Смерти нет, пока играешь на кобызе

Бахтияр Амажол — композитор, исполнитель на нескольких европейских и казахских инструментах, музыковед, прекрасный педагог, алма-атинский интеллигент среднего поколения. Сквозь городской облик Бахтияра проглядывает его стремление к естественному, исконному народному началу.

После окончания московской консерватории, вернувшись на родину, он, что называется, с головой нырнул в океан традиционной казахской музыки и вынырнул оттуда с настоящими сокровищами находок и открытий в этой области, долгое время находившейся под запретом.

В начале нулевых Бахтияр женился на юной Гульжан, своей студентке из Атырау — носительнице языка и традиций. В их семье родилось трое детей — Адия, Алтынай и Бауыржан. Бахтияр и Гульжан дуэтом и с другими музыкантами выступают на различных сценических площадках нашей страны и за рубежом, являясь пропагандистами уникальной степной музыки.

Знакомство с этим интереснейшим человеком в конце прошлого века расширило мое представление о традиционной казахской музыке. Точнее, вовсе перевернуло его.

Бахтияр был внимательным к процессам культуры, отзывался на все наши приглашения, на наши выставки, концерты презентации!

Его сердце болело за родное Отечество, за Ана-Жер. Мы с ним частенько спорили на остро политические  темы, но всегда оставались добрыми друзьями!

Я очень любила слушать Баха в исполнении Бахтияра, недаром так созвучно перекликаются их имена и его прекрасные композиции на фортепьяно в дуэте с кобызом Гульжан!

У Бахтияра осталось четверо детей, каждый из которых унаследовал духовное завещание своего отца. А самый младший, сын Бауржан, еще и музыкальный дар!

В июне Бахтияр подготовил концерт своих учеников в формате «Пространство 20 20. Аудио + видео» и предварил его своим вступлением, главной мыслью которого была фраза:

«Когда я, готовя драматургию этого концерта, прослушав все сочинения моих учеников вместе, как на одно единое целое, я неожиданно для себя обнаружил, что все они с разных сторон, говорят на одну очень важную для нас сегодня тему – они говорят о человеке, отстаивающим свое человеческое качество. Говоря о нашем времени, я имею в виду то планетарное изменение, которое сейчас происходит. Мы переходим в новое качество. Мы все видим, чувствуем это и участвуем в этом. Главный вопрос, который сейчас решается перед человечеством, отстоим ли мы себя как творец, а творец, как известно – одно из имен бог, или станем маленькой деталью одного большого механизма. Я вспомнил персонаж произведения Чингиза Айтматова, которому сделали операцию на мозг и он потерял важнейшее человеческое свойство и стал «хорошим» орудием в руках подлецов».

Казахстанский этномузыковед, фольклорист, кочевниковед, доктор искусствоведения Асия Мухамбетова вспоминает:

«Бахтияр — космическая личность. Когда он приехал из Москвы, он в первую очередь пошел в Жубановскую школу и сказал, что хочет открыть класс композиции для детей.

А директора у нас такие, что действовали строго по инструкции. Ему заявили, что предмет композиции у них не предусмотрен. А он сказал, не надо мне платить. Он открыл класс композиции для детей, и стал заниматься с маленькими детьми бесплатно. И потом из них выросли настоящие композиторы. То есть, он опроверг предубеждение, что композицию надо учить в более сознательном возрасте. Он не просто вел уроки. Он с ними ходил в горы, водил в художественные галереи. То есть он в детях будил творческое начало.

Я его знаю с молодых лет. В те 60-е годы оттепели все музыканты, в первую очередь, старались освоить запретную в то время западную музыку додекокофонию. И Бахтияр тоже этим увлекся, Но потом он, будучи городским мальчиком, выпускником московской консерватории, погрузился в нашу казахскую музыку. Он дорос до бесценной сущности нашей казахской музыки. Он был одним из первых, кто очень глубоко в нее погрузился. Это стало центральной темой его творчества. У нас школа композиторская очень сильная. Но общественное сознание воспринять ее еще не готово. Это человек был огромного таланта и эрудиции. Я его последние статьи читала. Там все европейские философы перечислены, осмыслены, он с ними вступает в диалог, он ввел философскую литературу в музыкальный теоретический дискурс.

Он обладал широчайшим кругозором в области и живописи, литературы и философии. Его необыкновенная доброта и чувство сопричастности поражали окружающих. В композиции он вырос очень высоко!».

Представляю вниманию читателей интервью. С Бахтияром Аманжолом из моей книги «Арт Атмосфера Алма-Аты»:

ЧТО ДАЛА МНЕ МОСКВА

— В те годы Московская кон­серватория считалась сильней­шей в мире. Для меня важным оказалось то, что она опирается на ду­ховные традиции своего наро­да. Этим она отличается от многих советских консерваторий, возникших в 30-40-е годы. Московская консерватория возникла на основе рус­ских компо­зиторских и исполнительских школ.

Наша консерватория, например, была основана после того, как провели операцию по казахскому геноциду в 30-е годы: запретили и обрекли на исчезновение институты жырау, кобызши, кюйши сал, серэ, расправились с музыкантами, ко­торые были стержнем культуры, во многом носителями и выра­зителями религиозной базы на­шего этноса. Суть нашей кон­серватории с самого начала ее работы зак­лючалась в том, чтобы прово­дить в Казахстане идею вырав­нивания национальных культур на основе европоцентризма. Казахских традиционных музы­кантов жестко ориентировали на эстетику оркест­ра «народных инструментов», в соответствии с европейс­кой оркестровой традицией, которая во многом противоположна основам национальной музыки. В Москве же образо­вание в большей степени, чем у нас, опиралось на  собственные культурные традиции.

ВОЗВРАЩЕНИЕ К ИСТОКАМ

—  Когда после окончания пер­вого курса учебы в Москве я поехал на каникулы домой в Алматы, меня поразило, что я ехал день, второй, третий на поезде, а за окном все продолжалась степь, степь, степь: бесконеч­ные травы, вздымаю­щиеся холмы, небо, облака, иног­да люди, иногда могилы – и все! Это, действительно, поражает. Ощущение чего-то громадного и пустого. Это сакральное понятие пустоты...

С самого начала мое образование было европоцентрично – детский сад, школа, вуз. И мне нужно было пропус­тить через себя весь современ­ный музыкальный композиторс­кий опыт, технику. При этом, у меня была генетическая уста­новка: выразить глубинные ощу­щения традиционной музыки ка­захов. Во время учебы в Москве я чувствовал, что у меня в творчестве что-то выходило не так, как у других студентов. Иног­да я расстраивался, мучился. А потом понял, что в основе моего мышления лежат другие ощуще­ния. Мне стало интересно, какая логика присутствует во мне самом. Уже в Алматы, читая лекции студен­там, я выявил для себя, что му­зыкальный язык формируется особенностями ощущений про­странства, а выражается это в особенностях формы, музыкаль­ной фактуры, тембра, ритма. Как это ни странно, но именно в Москве я стал учиться играть на домбре, читать Абая, Чокана.

О МУЗЫКЕ КАК ЯЗЫКЕ

— Я знаю индийскую, киргизскую притчи, которые говорят о том, что с музыки начался Мир. Думаю, что первое библейское «слово» тоже из этого ряда. Но если посмотреть на музыку как на язык, то очевидно, что среди всех языков человека – это ЯЗЫК, корнями уходящий  в подсознание, туда, где выстраиваются пространственные ощущения. И именно там можно выделить единственный анализируемый знак этого языка – Вертикаль. В акустике это ряд обертонов – призвуков. Их соотношения универсальны для всей Вселенной. Мы их слышим иногда явно, иногда подсознательно. Они основа любого звука, например, горлового пения. В психологии восприятия – это  вертикаль нашего тела. Или же – вертикаль Мира в нашем подсознательном мифомышлении: «низ-верх», «подземелье-космос». Подсознание использует эту вертикальную лестницу как путь духовной связи. Музыка религиозна в том смысле, что слово религия означает «связь». А музыка всегда осуществляла эту связь. Связь между уровня­ми воображаемого простран­ства. Вспомните Орфея. С помощью музыки он прошел за Эвридикой в «тот» мир. Или Коркута, который, играя на кобызе, ушел в «другое» пространство и смерть не могла его достать, пока он играл на кобызе.

Утрата  кочевой традиции  для казахов стало большой потерей?

— Да, это было большой потерей. Ведь кочевничество – это сакральная связь с Землей. При  ином пути развития нашей истории можно было бы сочетать прогресс с сохранением этого способа жить и понимать мир. Но развитие сложилось так, как оно сложилось. Последние века в мире доминирует культура другого типа кочевников, сложившихся в 16-18 веках,  кочевников через моря. А в современном глобальном информационном пространстве кочевничество переносится в виртуальную сферу. Но лучшими кочевническими качествами остаются творческая смелость, способность Духа подниматься над притяжением материи, легкость постижения нового. За годы советских десятилетий казахи осели, пережили небывалые потрясения, растеряли ощущение свободы и смелости, характерные для номадов.  Но обращение к традиции может воскресить духовные гены, которые трансформируются в новое современное прогрессивное кочевничество. Я верю, что так и будет.

СТЕПНАЯ СИСТЕМА ЗНАНИЙ

— Вопрос сохранения самоидентичности – самый главный в истории развития национальной культуры нашего времени. Каждое поколение по-своему старалось его решить. Важно отметить, что, примерно, с 30-х годов начался процесс разрушения традиционной степной системы образования, которая «работала» до этого тысячелетиями. 

Эта система обеспечивала высокий уровень присутствия творческого начала. Она была, вроде бы, простой. В ней не было чиновников, зато  имелись институты жырау, салов, сері, бақсы. Она была естественной и в высшей степени продуктивной. В ней счастливо сочетались высокая массовая и элитарная культуры. Исторической зарубкой, показывающий уровень музыкальной культуры для нас являются фольклорно-этнографические сборники Александра Затаевича*, собранные им незадолго до начала ее разрушения в период с 1910-х  по 1920-ых годов. Их содержание поражает разнообразием и количеством. Все утопает в творчестве.  Путники, встретившиеся в степи, приветствуют друг друга тут же сымпровизированной песней, мать ругает ребенка песенной импровизацией. Полстраницы ушло у Затаевича на перечисление жанров. Композиторы нашего времени самыми высокими своими достижениями лишь приближаются к творчеству гениев, сложившихся в той системе – Курмангазы, Даулеткерей, Таттимбем, Биржан-сал, Ахан-сері, Абай, Сүгір, Казанкап, Махамбет, Мухит, Ыхлас. Сейчас эти имена – наша основа. И сколько их! Для сравнительно небольшого по количеству нашего народонаселения за один век – очень много. Система образования – одна из основных причин такого уровня.

КАК ЗВУЧИТ ЭТОТ ТЕМБР?

— Звук  – это основа музыки. Есть еще ритм, форма. Но звук первичен. Характер звука, по сути, и есть тембр. Тембр это то, что находится между физикой и психологией восприятия. С одной стороны, тембр – это сочетания амплитуд вибраций, с другой  –внутренний мир человека, его история: любовь, недомогания, переживания, представления о мире. Тембр это то, где смешиваются математика, психология и Душа. В характере тембра наше ассоциативное сознание стремиться вылепить образ Мира. Через тембр, его вибрационную основу мы информационно связываемся со всем комплексом вибраций Вселенной. И при этом интерпретируем его художественно. Поэтому тембры разных мировоззренческих традиций основаны на разных представлениях об их идеале. Тембры казахской музыки выражают мировоззрение Тенгрианства. 

Но казахская музыка является частью большой музыкальной цивилизации. Я провел исследование географического распространения казахских инструментов (или подобных инструментов) – носителей этой традиции. Оказалось, что ареал простирается, по крайней мере, от Урала до Тихого океана, включая Тибет, Японию, север Китая и туда же присоединяются эскимосы Северной Америки. Идеалом для тембров можно назвать горловое пение. В нем есть нижний мир и высокие светящиеся уровни. Есть шипы, шумы, которые сопровождают основной тон и придают ему объем, тонкую теплую ауру. Сравните звучание кобыза, сыбызгы, шан-кобыза. По сути это – Модель Мира. Эти звуки похожи на звуки природы. Собственно, в этом и есть основа Тенгрианства – постижение Высшего через любовь к природе, погружение в неё. 

За последние несколько десятков лет наблюдается бум подобного миропонимания во всем мире. Я думаю, что эта тенденция связана с тем, что людей стало очень-очень много, они распространились на всю планету, осознали ответственность за неё, осознали её как живое существо. На уровне подсознательного возникли новые ощущения мира, в котором мы живем. В музыке это выражается в тембре. Я наблюдаю это в творчестве многих передовых мировых композиторов. В создании музыки главное не идеологические установки, а чувства. Сформировалась новая тембровая эстетика. Она приближается к традиционной тенгрианской, но только достигается, как правило, новыми способами использования европейского классического инструментария или же электроникой. В массовой культуре это можно услышать в звуковых, музыкальных сопровождениях ко многим современным фильмам.

О ВЛИЯНИИ РУССКОГО ЯЗЫКА И  ЗАПАДНОЙ КУЛЬТУРЫ

Главная коллизия 20-го и 21-го веков – формирование нового информационного пространства – глобального, единого. Мир стал голографичным. Все связано со всем. И, конечно, сегодня невозможно быть вне влияния других культур и традиций. В первую очередь, это западная и русская культуры. Так сложилось исторически. Положительно, то, что идет обогащение новым. Трагично же то, что можно потерять себя в этом информационном  потоке. Противостоять растворению можно лишь,   творчески поглощая и переделывая это «новое» по-своему. Для этого нужны: искренность, открытость, смелость, любовь и доверие к себе, к пространству. Тогда начинает работать глубинная интуиция, а с ней и духовные гены. Пути раскрытия себя в новом непредсказуемы. Недавно я по-новому понял произведения Абая «Қара Сөз». Я думаю, главная идея в предупреждении, что в грядущем 21-м веке вооруженная точными науками и техникой Европа с ее логическим научным познанием может подавить культуру родного народа. Он говорил, что казахский народ не готов к этому столкновению ни экономически, ни психологически, ни политически. При этом Абай указал правильный путь: изучать мировую культуру, развивать научное мышление, но познавать все, опираясь на глубины собственного духовного опыта. Важная и центральная мысль здесь – своего собственного опыта.

О русской традиции: я согласен со многими исследователями, которые говорят о генетическом родстве тюркской и славянской традиций. Историк Жумажан Байжумин высказал простую, но новую и точную мысль о том, что оседлые и кочевые народы взаимоотносятся друг к другу как инь и ян, мужское и женское начало. Им проделана гигантская по объему работа по изучению этого соотношения. Кочевники, как самые подвижные и активные, формировали мир вокруг себя, ускоряя развитие истории. Ценность русского языка и в том, что он вобрал в себя информацию о мировой литературе. 

О  «КОРНЯХ» В  МОЕМ  ТВОРЧЕСТВЕ

— Для меня эта тема всегда была интересной и важной и в моем композиторском творчестве, и в преподавательском, и в музыковедческо-культурологическом. Продолжая исследования казахстанских музыковедов Бакдаулета Аманова и Асии Мухамбетовой, я сформулировал то, что музыка – это язык Души, но в нем можно выявить и знаки, которые позволяют расшифровать содержание, вытащить его на уровень зрительных образов, слов.

Таким образом, можно лучше понять, о чем музыка. Для меня главная тема применения такого подхода это — казахская музыка. Данный тип анализа, который я назвал «сакрально-пространственным», раскрывает то, что вся казахская музыка выражает Тенгрианское мировоззрение. Сейчас я начал писать книгу о языке казахской музыке.  У меня творческий союз с моей женой — Гульжан Аманжол. Она играет на кобызе-приме (это оркестровый вариант традиционного кобыза), кобызе, домбре, жетыгене. Она сочиняет редко, но ее сочинения ценны сочетанием глубинных свойств казахской традиции и современности. Ей удалось сделать то, что пока не удавалось кроме нее никому — осмыслить кобыз-приму как шаманский казахский инструмент и создать в этом его предназначении ряд сочинений. Например — кюи «Шұғыла», «Ояну». Мы с ней участвовали во многих творческих программах и у нас, и за рубежом. Ее сочинения исполняются некоторыми зарубежными музыкантами. Например, концертмейстер Лондонского Королевского филармонического оркестра Филиппа Мо сделала переложение ее кюя «Ояну» для двух скрипок.

Вы успешно работали с сочиняющими детьми. Многие ли из ваших уче­ников решили выбрать про­фессию композитора?

—  Нет, единицы. Но это есте­ственно. Таких, обычно, не много. Сочинение музыки для них – как способ жизненного по­знания. Моей целью было и есть развитие в детях творческого начала, чтобы они научились выражать музыкой собственные чувства и мысли. Из тех, кто стал композитором, я могу назвать Жамилю Жазылбекову, она флейтистка, закончила Московскую консерваторию по классу компо­зиции, сейчас продол­жает учебу в Германии. Жамиля — лауреат двух международных конкурсов. Ангелина Ершова после окончания нашей консерватории окончила еще и Римскую, изучая композицию с использованием электроники. Сейчас работает профессиональным композитором в Италии. Рахат-Би Абдысагин еще школьник, но ему, в виде исключения, разрешили учиться в консерватории. Это очень нацеленный на настоящее композиторство ученик. 

В ком из современных музыкантов вы прослеживаете стремление найти синтез между этническим началом и современным?

— Найти такой синтез — стратегически главная задача для большинства музыкантов. В том числе для меня, поэтому композиторов, музыковедов, педагогов и исполнителей, которые продвинулись на этом пути, я назвал выше. Среди ансамблей, кроме уже упомянутых, «Туран», «Роксанаки», я бы выделил серьезные поиски в этом направлении групп «Бугарабу», «Ариран».  Думаю, что скоро станут известны имена некоторых молодых музыкантов, которые только закончили учебу или еще учатся.  

НУЖНО ЛИ ГОСУДАРСТВУ ВКЛАДЫВАТЬ В ИСКУССТВО СРЕДСТВА, НО ПРИ ЭТОМ, НЕ ВЛИЯЯ НА НЕГО?

— У меня, почему-то, хорошие ожидания. Я бы хотел, чтобы государство вкладывалось в искусство, не ожидая от него сервильного отношения к управляющим чиновникам. Искусство должно быть как религия — средством Связи с миром тонких духовных информаций. Чем больше у этноса таких связей, связников, тем этнос сильнее. Идеально, когда все общество такое. А для осуществления подобной связи от художника требуется быть Творцом, то есть, смелым, независимым Человеком, способным держать в себе целый мир. Здесь не должно быть духовного разврата. От государство нужно, чтобы оно создало условия для свободного творчества не только для художников-профессионалов, но и для массовой культуры. Эти два этажа общей культуры этноса — элита и массы — взаимосвязаны, взаимозависимы.

За последние десять лет,  посещая с творческими целями Индию, Англию, Польшу, я наблюдал за состоянием массовой культуры в этих странах. Понял, что высокий уровень духовной культуры связан со способностью народа к творческому отражению потоков всяческих культурных воздействий, которые как океанские волны накрывают собой культуры этих народов. Творчество спасает . А для этого необходимо, чтобы народ был активен. Тогда он способен, не деградируя, выжить в современных условиях единого информационного океана, во многом «попсового», низкопробного. И вот здесь социальные условия, которые может и должно создать государство, очень и очень важны. 

ЦЕЛИ В ПРЕПОДАВАНИЯ ДЛЯ СТУДЕНТОВ-«НАРОДНИКОВ»

Поскольку этих студентов на протяжении нескольких поколе­ний воспитывали на основе не родной для их природы эстетики, они должны открыть для себя, что традиционная культура явля­ется системой духовной связи этноса. Чем чище стиль, тем лучше работает канал связи. Для казахской традиционной души важны свободная импровизационность исполнительства, медитативность. А «оркестр на­родных инструментов» — это про­сто другая песня нашей истории, она тоже нужна, но она не основ­ная. Образование казахских музыкантов — носителей традиции — нуждается в реформе. Что-то меняется, но очень медленно. Очень!