Книга жизни Гульфайрус Исмаиловой

— Любовь Константиновна, расскажите о вашей первой встрече?

— Мы познакомились с Гульфайрус Мансуровной Исмаиловой в 1983-1984 году, шла подготовка к декаде российской культуры в Алматы, большие программы к ней готовились литературной редакцией Казахского радио. У нас выступали казахский классик Абдильда Тажибаев, друживший с Ярославом Смеляковым, секретари союза писателей по международным связям Саин Муратбеков и Аким Тарази, бывший и секретарем союза кинематографистов, народный художник республики Сахи Романов, учившийся в интернате при Третьяковке.

И вот в студию должна была прийти Руфь Тамарина, фронтовичка, выпускница предвоенного Литинститута, о книгах которой тепло писали Борис Слуцкий, Михаил Луконин, блестящий переводчик поэмы «Кулагер» Ильяса Жансугурова. И я спросила у Руфи, не позвать ли нам для компании кого-нибудь из певиц или художниц. И мудрая Руфь, моя литературная мама после первого республиканского совещания молодых писателей 1976 года, сказала: «Позовем Гульфайрус! Это тебе на всю жизнь пригодится! Она же окончила Ленинградскую академию, училась с Ильей Глазуновым…»

После записи Гульфайрус пригласила нас к себе в мастерскую, которая находилась на Панфилова — Октябрьской, они получали эту большую мастерскую вместе с Евгением Матвеевичем Сидоркиным, его не стало 30 сентября 1982 года. Наверное, Гульфайрус Мансуровне неуютно там было бывать одной (ее сын Вадим еще учился в Ленинграде).

Да, собственно, все эти два-три года она усиленно работала в оперном театре — ставила «Петербургский вальс» памяти Сидоркина, последний свой спектакль в театре, где 17 лет была главным художником.

Мы пошли пешком вниз по Мира (Желтоксан), повернули к библиотеке, потом мимо Лермонтовского театра по улице Байсеитовой. И тут налетел легкий алматинский летний дождик… «Это знак, — рассмеялась Гуля, — свернем-ка в «Театралку», передохнем». От той поры осталась строчка ненаписанного стихотворения «В кафе Театральном мы пьем золотые коктейли…», а позже и стихотворение, посвященное Гульфайрус:

Гульфайрус Исмаилова, Богом данный художник,
Помните ли вы, что хотели писать мой портрет
В распашной краплаковой кофте,
С рыжими распущенными волосами,
В июньских струях неожиданного дождя…
Мы выходили из кафе Театрального,
Из-под его тенистых дерев.

Тогда я впервые попала в их мастерскую, хотя с работами обоих художников была знакома, и если с великолепным «театральным» триптихом Гульфайрус — Шара, Шолпан, Куляш — по музею им. Кастеева, то Сидоркина открыла сама в Темиртауском выставочном зале.

«Это Женичкина кружка», — сказала Гуля, подвигая к нам объемную белую фарфоровую кружку с золотым ободочком, у меня дома была такая чайная пара, только эта кружка была треснута вдоль ручки. «Надо же, — подумала я, — художника нет, а кружка жива». Я была молода, и это была одна из первых горьких потерь, потрясших весь город. Ведь Сидоркину было чуть за 50, и совсем недавно мне довелось видеть знаменитого мэтра в первом ряду театра Ауэзова, где он был в жюри фестиваля «Жигер», а я была участницей и лауреатом...

В 1987 году Гульфайрус Мансуровна получила звание народного художника республики, звания заслуженных деятелей искусств КазССР получили Борис Пак, Альберт Гурьев, друзья собрались в мастерской Альберта Анатольевича, пригласили Гульфайрус Мансуровну. Были Адиль Рахманов, Салихетдин Айтбаев, Аскар Сулейменов. В этих домах рядом с новыми мастерскими на Весновке-Есентай жило много художников и писателей. Я пошла проводить Гульфайрус Мансуровну на их пятый этаж, впервые приглашенная в ее дом. Это было 25 лет назад… Руфь Тамарина оказалась права: наша первая встреча растянулась на всю жизнь.

— Говорят, в тяжелые 90-е годы Гульфайрус Исмаилова была вынуждена продавать свои работы за 100 долларов?

— Годы развала Советского Союза, экономической стагнации и хаоса больнее всего ударили по творческим людям. Издательства обанкротились, худфонда не стало, выставки музеями практически не проводились, творческие союзы один за другим теряли свои здания, уплывавшие к ушлым арендаторам. Никому не нужные картины грузовиками вывозили из союза художников (как потом выяснилось, очень даже кому-то пригодившиеся). А еще шоковое, по сути, обнуление вкладов на сберкнижках.

Известные художники неплохо зарабатывали — монументалисты, книжные графики, работы закупал худфонд. Это очень людей деморализовало тогда. С этим нелегко было справиться. Мне кажется, люди уходили не от болезней, а от какой-то безысходности, невозможности встроиться в дикий капитализм, обрушившийся на их творческие души. Аскар Сулейменов, Жанатай Шарденов, Салихитдин Айтбаев, Токболат Тогусбаев, Бахтияр Табиев… Какие невосполнимые потери для национальной культуры!
Гульфайрус Исмаилова выстояла. Рядом был сын — Вадим Сидоркин, еще только искавший себя в искусстве. А она обещала мужу выучить его и сделать художником.

К счастью, уже в самом начале 90-х стали появляться частные художественные галереи: «Тенгри-Умай» Владимира Филатова, открывшая новые имена молодых абстракционистов, «Инкар» Семена Хана, поддержавший классиков-шестидесятников, а потом галереи Юрия Марковича, Ирины Юферовой, Надежды Полонской, Елизаветы Малиновской, Гульмиры Шалабаевой, а потом и знаменитый Дом Кошкина, а кастеевский музей стал проводить ежегодные парады галерей.

А тогда, в 1992 году, в галерее «Инкар», находившейся недалеко от мастерских на Весновке, состоялся вернисаж ста работ народного художника КазССР Евгения Сидоркина, персональной выставки которого к тому времени не было уже десять лет! Это был триумф Гульфайрус и Вадима. И когда спустя некоторое время Семен Хан предложил провести персональную выставку Салихитдину Айтбаеву, художник захотел, чтобы вместе с ним выставлялись работы Евгения Сидоркина и Бориса Пака. Какая это была выставка! Помещение галереи, коридоры, огромное фойе бывшего института ВНИИТарматуры ломились от народа — представителей посольств, творческих союзов, журналистов, поклонников искусства. Помню элегантного в белом костюме Салихитдина с непокорной седой гривой, энергично говорившего о творчестве своих безвременно ушедших товарищей. Увы, это была последняя прижизненная выставка и самого Калжана…

Так что, хоть и начались продажи графики Сидоркина, появились заказы у Вадима, становившегося хорошим портретистом, и сама Гульфайрус писала свои прекрасные пионы, известную «обнаженку», повторила триптих «Мастерица» с национальными головными уборами и кумысным набором и так далее, все это уходило очень недорого. Как, впрочем, и Калмыков, и Кастеев, и Галимбаева, и Бондаренко, и Зальцман… тогда и составились богатые ныне коллекции, того же Спунера. Но это давало возможность художникам жить и работать.

— После выхода на пенсию, как вы думаете, тяжело ли было Гульфайрус Мансуровне от невостребованности, резкой смены деятельного образа жизни на камерный?

— Творческого человека невозможно отправить на пенсию, он работает, пока есть силы. Да, Гульфайрус ушла из театра, из которого и ранее порывалась уйти. Более всего Гуле было тяжело от изменившего здоровья, когда и востребованность может быть в тягость. Но она еще могла держать кисть, хоть и передвигаясь в коляске. А работала она до последнего и Вадима вдохновляла, у нее была более сильная воля к творчеству и жизни. Но ведь и ему приходилось ходить на базар, в магазины, а готовила она сама, хотя это занимало теперь много времени. А Гульфайрус была востребована в СМИ, на телевидении, приезд которого для двухминутного сюжета забирает полдня. Она хорошо и вдохновенно говорила, могла настроить себя, актриса! Могла собраться, если того требовали обстоятельства…

Великолепная выставка Гульфайрус Исмаиловой прошла в Государственном музее изобразительного искусства им. Кастеева к ее 70-летию! Ей вручили орден «Достык» I степени, ее принял президент в Алматинской резиденции. Какой королевой с этим красивым орденом на ленте через плечо она восседала на вернисаже, принимая поздравления! А вокруг в огромном зале висели ее работы, полные радости жизни, вдохновения, любви к людям и искусству.

Как подходят к ее отношению к жизни и творчеству известные слова Марка Шагала: «Если всякое существование неизбежно движется к своему завершению, мы должны раскрасить его красками Любви и Надежды». Живопись Гульфайрус от природы вдохновенна и празднична, несет свет надежды и любви к людям.

Доктор философских наук Гульмира Шалабаева написала замечательные искусствоведческие книги об Исмаиловой и Сидоркине. Книга о Гульфайрус была первым ее опытом такой большой исследовательской работы, и счастье, что вышла она еще при жизни художницы. Если Гульфайрус для Казахстана — первый дипломированный художник театра, создавший костюмы и декорации к фильму «Кыз Жибек», киноактриса и живописец, то Сидоркин гремел в СССР, брал Гран-при на таких известных международных выставках графики, где рядом висели работы Пикассо, кстати, гениального графика.

Народный художник КазССР вел мастер-классы в подмосковном Доме творчестве в Сенеже, его работа «Алпамыс» была на афише выставки казахстанских художников в Нью-Йорке. Огромная заслуга Гульмиры Кенжебулатовны в том, что она смогла ярко и доказательно сказать о месте Сидоркина в национальной графике, о роли его в становлении этого вида искусства в Казахстане. Благодаря творческому тандему этих прекрасных художников мы имеем художественное наследие, всю значимость которого еще предстоит осознать.

— Гульфайрус Мансуровна жалела, что развалился Советский Союз?

— Да. Ведь они с Сидоркиным были художниками, известными во всем огромном Советском Союзе, в Москве о них выходили монографии, они участвовали по линии союза художников СССР во всесоюзных и международных выставках, в зарубежных поездках, у них были друзья во всех республиках Союза, к которым они ездили, творчески общались, принимали их в Алматы, как и зарубежных гостей.

Гульфайрус была членом общества казахстанско-французской дружбы. Проводились декады искусства, пленумы СХ, съезды, где не только звучали директивы партии, но шло общение, обмен мнением, посещение мастерских и выставок. Когда этого не стало, свою невостребованность ощутили многие талантливые художники даже более молодого поколения. Некоторые, как Ерболат Толепбай, Еркин Мергенов, уже ярко прозвучавшие в Союзе, смогли этот опыт перенести на международные связи, большинство же замкнулось в себе, в своих мастерских, «в национальных квартирах».

Гульфайрус Исмаиловой помогал профессиональный и духовный багаж, деятельно нарабатываемый в течение жизни. Уже в 2000-х, когда она не могла работать, я заставала ее дома у телевизора или проигрывателя: она могла смотреть и слушать часами записи великой музыки, балетные и оперные спектакли, ведь она профессионально разбиралась и в балете, и в оперном искусстве, и в классической музыке, окончив четыре курса консерватории и театральный факультет академии художеств в Ленинграде, где была завсегдатаем великих питерских театров и концертных залов.

А еще она побывала в великих музеях мира — в Лондоне, Париже, Риме, Мадриде, Токио. Как-то она сказала, что когда отдыхает днем или не может уснуть, мысленно обходит музейные залы и может подолгу представлять себе какую-нибудь картину, например Эль Греко «Погребение графа Оргаса», перед которой просидела когда-то полтора часа в церкви Сан-Томе в Толедо. И она всегда могла оживить свои воспоминания с помощью художественных альбомов, которые они с Сидоркиным везли из своих путешествий, не забывая и подарки для Вадима, своих родных.

Знаете, мне очень повезло, что в 30 лет мне довелось встретиться с такими женщинами, как Руфь Тамарина, Гульфайрус Исмаилова, позже — с Норой Пфеффер. Я в молодости думала, что творческого человека вывозит талант, что вдохновение все решает. Это так. Но если ты не трудишься, не набираешь мастерство, ты не справишься с вдохновением, не реализуешь замысел со всей силой отпущенного таланта.
Вспомним Евгения Сидоркина и его потрясающую графическую серию из истории города Глупова Салтыкова-Щедрина. Эту злую сатиру — 42 станковых литографских листа — просто грандиозное творение! Мог ли он его воплотить только силой одного таланта и вдохновения? Нет, только огромным напряжением творческой воли!

«На свете счастья нет, а есть покой и воля». Думаю, Пушкин говорил о творческой воле, покое свободы в осеннем Болдино! Вот эту волю к творчеству я видела и у моих старших подруг, что для женщин много труднее и сложнее.

А еще и жизненную стойкость — Руфь и Нора, прошедшие сталинские лагеря, Нора еще и камеру-одиночку. И Гульфайрус — из далекой провинции, какой в художественном плане была Алма-Ата, из многодетной семьи, полуголодная в холодном Ленинграде, ведь только десять лет прошло после блокады, и в аудиториях у художников замерзали руки. И она рассказывала, как, сидя на лекциях по архитектурным стилям, чтобы согреться, представляла себя на площади Святого Петра в Риме или Париже, в солнечный день на Сене, у галереи Орсе... И это сбылось! Потому что они умели не только мечтать, но и работать.

Трудитесь — и откроется! Вот такой завет из прошлого века мне бы хотелось передать творческой молодежи от отечественных корифеев беззаветного труда в искусстве.

Фото их архива ZITABL