Воспоминания о Гульфайрус Исмаиловой: «Художником движет восторг перед красотой мира»

А еще Гульфайрус привлекла на родную землю бесценный дар Евгения Сидоркина, обогатившего казахскую культуру своими графическими шедеврами, а свое  творчество национальной самобытной культурой Казахстана. Ее картины и работы Евгения Матвеевича составляют гордость музейной коллекции и достояние республики.

Известный деятель культуры РК, искусствовед, историк искусства Ермек Жангельдин в годы начала своего трудового пути, в начале 70-х, в качестве управляющего дирекции художественных выставок, занимался созданием и наполнением музеев республики, отбором произведений и организацией выставок по всему Казахстану. Он вспоминает  это время с большой теплотой и благодарностью. Ведь тогда творили настоящие мастера изобразительного искусства Казахстана, которых сейчас принято называть плеядой художников шестидесятников. Он вспоминает и о народной художнице  Гульфайрус Исмаиловой:

«Я был тогда молод. Только окончил исторический факультет МГУ им. Ломоносова, отделение истории и теории искусства и приехал на Родину в 1972-м. Сидоркина я увидел впервые в студенческие  годы в 1968 году на первой крупной выставке казахской выставке ВДНХ в Москве. Тогда я увидел его первые большие литографические листы – «Читая Сакена Сейфуллина», «Материнство», «На смерть Ленина». Меня они тогда очень поразили. Сидоркин был очень умным человеком и очень глубоким с классическим образованием. В нашей художественной среде в те годы была очень интенсивная жизнь. Это была для меня очень хорошая школа. Евгений Матвеевич тоже вел бесконечные споры со многими своими коллегами об искусстве, и все очень болезненно реагировали, воспринимая это на свой личный счет. Но у нас вся критика искусствоведческая этому подвержена. Мы можем только комплименты говорить».

С Гульфайрус Мансуровной искусствовед тоже много общались, частенько бывал в ее мастерской. 

«В 1978-м я работал управляющим дирекции художественных выставок, которую я тогда строил. Поэтому со всеми художниками интересно и много общался по работе. Кстати, тогда за необходимость строительства в центре Алма-Аты выставочного зала и дирекции художественных выставок, выступали  и министерство культуры, и союз художников, и известные деятели изоискусства, в том числе и Гульфайрус Мансуровна. Она часто к нам приезжала в дирекцию – Гуля тогда дружила с Тамарой Макушинской. Гульфайрус Мансуровна  была очень красивая женщина. Я вспоминаю, когда она шла по улице Калинина из театра, люди оборачивались ей вслед и смотрели, как она шла. Потом у нее были очень красивые и необычные украшения, не этнографические, но с восточным флером. А я ей говорил – какая вы красивая! А как художник она была очень своеобразная, темпераментная, интересная и порывистая. А Сидоркин был более статичный, академический. Союз у них был очень интересный. Они меж собой часто спорили, обсуждали», — вспоминает Ермек Жангельдин.

Деятель культуры вспоминает, что последняя большая встреча с выдающейся художницей у него была в середине 90-х. Тогда его дочь Асель собиралась замуж и планировала переезд в Австралию. Искусствовед пришел к Гульфайрус Мансуровне с просьбой написать портрет его дочери на память. 

«Подумав, она сказала: приводи ее! И вот я привел свою дочь. Она посмотрела внимательно на нее. Вадим поснимал ее на свою фотокамеру. И вскоре она написала ее портрет в национальном костюме. Я оплатил гонорар Гульфайрус Мансуровне и сделал такой подарок своей дочери. Долгие годы он был здесь, но потом она забрала его с собой в Австралию», — поделился он.

Портрет Асель Уильямс, увезенный в Австралию

О личности Гульфайрус Мансуровны с восхищением вспоминает искусствовед Елизавета Ким, называя ее личностью большого масштаба. 

«Всегда получается так, что на расстоянии мы это ощущаем ярче, масштабнее, мощнее, хотя всегда она восхищала нас своим талантом, своей красотой. Она восхищала тем, что умела красиво выражать свои чувства и мысли. И самое главное, она была очень благодарным человеком. Гульфайрус Мансуровна очень тепло вспоминала своих учителей и в художественном училище в Алматы и в академии художеств в Ленинграде. Вспоминала, как поддерживали ее – студентку преподаватели Академии и земляки, которые приезжали в Ленинград и старались что-то привезти ей вкусненькое, домашнее. Она всегда с теплотой об этом говорила. Она впитывала в себя эту культуру, которая ее окружала. И, поскольку она была человек очень органичный и широкий, очень жадный до знаний, то она действительно все  впитывала в себя, что было вокруг нее», — отметила Елизавета Ким.

Искусствовед удивляется, как прославленной артистке удавалось многое совмещать: талантливая певица, талантливая художница и выразительная актриса. И все эти качества были на очень высоком уровне. 

«И все-таки, победила кисточка! Она стала живописцем, но совместила эту деятельность с театром, с тем, что она часто изображала оперных певиц. Она делала прекрасные декорации к оперным спектаклям. И, конечно же, она входит в топ самых интересных художников 20-го века. Личные впечатления о ней, конечно же, очень яркие. Когда я была совсем молодой, Гульфайрус Мансуровна хотела написать мой портрет. Вы знаете, по молодости я была очень стеснительной. Мне казалось это так неудобно, обременять ее, отнимать время. Хотя она настойчиво приглашала, приходила в музей, находила меня, говорила: «Приходи, приходи». Но я так и не дошла до ее мастерской», — вспоминает Елизавета Михайловна.

«Сейчас, наверное, я жалею об этом», — сказала она, смеясь.

Елизавета Ким на фоне знаменитого портрета прославленной танцовщицы Шары Жиенкуловой

Автор невероятно гордится тем фактом, что эта невероятно талантливая художница приходится двоюродной тетей.  Поскольку я никогда не занималась в художественной школе (мечтала стать гимнасткой), то моя мама ― Гаухар Ахметова ― создала для меня молниеносный арт-штурм, привлекая к нему своих художников — родных и друзей. Так, Гульфайрус Мансуровна дала первый в моей жизни отменный мастер-класс. 

Моя двоюродная тетя была звездой искусства всесоюзного масштаба. Ореол вокруг ее имени витал всегда и не только в нашей семье. Бабушка, конечно, иногда приземляла ее образ своими воспоминаниями, ведь она воспитывалась в ее семье до 12 лет. На одной из полок нашей библиотеки, на почетном месте стоял небольшой, но стильный альбомчик с репродукциями ее картин. Оттуда на меня смотрели, сверкая глазами и белозубыми улыбками, самые знаменитые люди советского Казахстана: легендарная и светоносная Куляш Байсеитова в образе героини из оперы «Кыз-Жибек»; ослепительная, словно вспышка на солнце, закрученная в спираль танцевального торнадо, танцовщица Шара Жиенкулова; обладательница неповторимого колоратурного сопрано Бибигуль Тулегенова.

С иных страниц на меня глядели и драматичные образы врубелевского масштаба. Например, сине-голубой портрет актрисы Шолпан Джандарбековой в роли Ак-Тоты, чей тревожный взгляд огромных глаз проникал в самое сердце.    Целую гамму чувств от радостных до печальных в душе оставляли ее великолепные эскизы костюмов к фильму «Кыз-Жибек», ставших самодостаточными произведениями: такие как чеканные абрисы эскизных костюмов плакальщиц, или костюмы девушек и Кыз-Жибек, портрет-грим Тулегена и его костюмы и многое другое. 

Эскиз костюмов к фильму «Кыз-Жибек»

И вот эта богиня искусства, автор вышеописанных картин, спустилась в нашу квартиру ― энергичная, живая, сильная и красивая! Быстро сориентировавшись на месте, она выбрала разбросанные по комнате предметы: индийский кувшин, яблоко, драпировку, ― ловко разложила их на столе и объяснила мне своим невероятным, каким-то хрустальным голосом, что цвета делятся на холодные и теплые. «Небо какого цвета? Голубого. Следовательно, оно роняет свои холодно-голубые блики на предмет, который имеет теплые тени». И затем она быстро и умело изобразила мне все сказанное на бумаге. Она не сюсюкала, была сосредоточенна и внимательна. Это был отличный урок на всю жизнь. Но общаться по-настоящему мы стали с ней гораздо позже. Когда не стало моей мамы, когда она, также как и я, не могла выходить на улицу, и мы часами общались с ней по телефону о жизни, искусстве и семье. 

И напоследок, такими словами Гульфайрус Исмаилова предварила открытие своей персональной выставки в государственном  музее изобразительных искусств им.Кастеева:

«Я считаю, что я прожила абсолютно шикарно свою жизнь. Не надо мне ни «Мерседесов», не надо мне никаких дворцов в одной-единственной моей жизни. Зачем это? У меня на палитре были такие краски, такие краски... французские, голландские. У меня была охра прозрачная, которую можно было чуть-чуть размешать со свинцовыми белилами и туда чуть-чуть прибавить косточку жженную, которая создавалась в России. И это можно уже положить на холст, это уже фактура. И эти краски — для меня это был мой инструмент. Владея ими, я была счастлива. И теперь я, старый человек. У меня нет сейчас этих дорогих красок, купить их я не могу, никто их мне не подарит. Но я помню запах этих красок, я помню, как они ложатся на холст. Например, чем я писала Шару Жиенкулову в 1958 году? У меня была прозрачная охра голландская, у меня были великолепные охристые российские краски. Сырье для этих земляных красок добывали под Ленинградом. Потом там построили ГЭС. Можно ГЭС где угодно построить. А они уничтожили лучшие земляные российские краски: охру светлую, охру золотистую, косточку жженую. Косточку жженую делали только в России — эту прозрачную черную краску. Это любимая краска Сурикова, Серова, Репина. Специфика ее производства плохо отражается на здоровье. Она долгое время существовала только в Советском Союзе. Я работала этой краской, я знаю, что это такое. И еще одна потрясающая российская вещь — лен, льняное масло. Ты написал льняными маслами — и это на века, работа будет держаться, как картины Сурикова, как картины великого Репина. Я это знаю.

А что такое голландские краски? Когда-то их делали из драгоценных камней. Красная краска делалась из рубина, зеленая — из изумруда. Этими красками пользовались Рембрандт, Веласкес, Рубенс. Но это драгоценные краски. А потом сделали очень легкую замену — химические краски. Но все равно они потрясающи, краски, идущие из Франции, Голландии, Англии. Английские масляные краски на очень высоком уровне котируются в мире, например, свинцовые белила. Россия никогда не уступала ни Англии, ни другим странам даже после революции. Потому что все было на профессиональном уровне. Их защищали, желая сохранить это богатство, народные художники СССР Андрей Мыльников, Сергей Герасимов.

Художником движет любовь к жизни, им движет восторг перед красотой мира, им движет восхищение природой, прекрасными человеческими лицами и телами. И совершенство женского тела всегда вдохновляло художников. Мы одинаково с Евгением Матвеевичем восхищались этим совершенством, порой обращаясь к одним и тем же образам, к одним и тем же моделям, натурщицам. И я понимаю Евгения Матвеевича, который рассыпал им комплименты, а они таяли, когда он их рисовал, когда он их писал. Ведь это же гимн жизнелюбию — его, по сути, последние литографские работы на тему Рабле «Гаргантюа и Пантегрюэль». Там есть такие потрясающие образы женщин — невероятное количество женщин. Это все-таки с натуры сделаны вещи. Если бы я была не художник, просто жена, наверное, ревновала бы. Но если Евгений Матвеевич рисует фигуры для классического произведения искусств, он в них влюбляется, почему бы нет? Почему я должна запретить этому гениальному художнику любить жизнь, любить женщин? Я что, Бог что ли? Нет. Поэтому все вещи его откровенны, гениальны, и он любил свой автопортрет, написанный в раблезианском духе, вместе с этой серией. Все вещи его были созданы с большим жизнелюбием. 

И я тоже любила жизнь. Я писала моих героинь влюблено. Почему не восхититься? Почему не оставить их в истории? Так восхититься, как восхитился Джорджоне, создавая свою «Спящую Венеру» или Рембрандт, создавая «Данаю». Заметьте, она не красивая ведь была, Даная. Она просто очень живая, очень притягательная. Шестьсот лет ангелы-хранители, музейные работники, хранили эту работу, лелеяли, дорожили ею. И какой-то идиот пришел в Эрмитаж и уничтожил эту картину. Я заболела, когда это случилось. Ее, конечно, отреставрировали. Может быть, со временем будут технологии, которые помогут восстановить полотно в первозданном виде. Но пока оно искалечено. Я, возможно, не очень сильный художник, но бесконечно преданный искусству человек!»

Фото из архива ©:ZitAbl