Ушла, чтобы вернуться навсегда. Памяти Гульфайрус Исмаиловой

Она излучала тепло и открытость людям и говорила так:

«Что меня держит в этой жизни? В этой жизни меня держат красивые люди, образованные, умные, люди с богатым внутренним миром. Ради таких людей я готова на все!

Люблю людей, которые имеют дело с тонким и изящным явлением, таким как искусство. Я равнодушных людей не очень уважаю. Люди должны быть очень любопытными. Сколько потрясающей красоты вокруг нас!»

С уходом из жизни ее сына Вадима Евгеньевича Сидоркина в июле прошлого года прервалась связь времен.

Вадим не успел составить завещание. В одном из интервью он поднимал вопрос о том, чтобы передать Государственному музею искусств им. Кастеева творческое наследие своей семьи, но не успел оформить это нотариально. Поэтому наследниками стали те люди из его родственников, с которыми он при жизни не общался по своей воле после ухода матушки. Я это удостоверяю как человек, которого Вадим называл своей сестрой, соратником и поверенной в делах.

Я говорила этим людям, что, помимо материальных благ в виде квартиры, мастерской и денежных знаков, есть духовные ценности — картины, книги, памятные семейные реликвии. Они могли бы стать артефактами музея, который можно было создать. Но эти наследники дали мне понять, что теперь, когда Вадима не стало, я никто.

Сейчас я, понимая, что вскоре той квартиры, в которой жила семья Исмаиловой/Сидоркиных, и мастерской, где работал гениальный Евгений Матвеевич Сидоркин, не станет навсегда, решила записать свидетельства самых близких людей — друзей Гульфайрус Мансуровны и Вадима Евгеньевича — о ее жизни.

Любовь Шашкова, заместитель главного редактора журнала «Простор», лауреат Международной литературной премии «Алаш»

— Любовь Константиновна, после выхода на пенсию, как вы думаете, тяжело было Гульфайрус Мансуровне от резкой смены деятельного образа жизни на камерный?

— Я была знакома с Гульфайрус Мансуровной с 1983-1984 года, с первой нашей записи в студии литературной редакции Казахского радио. Я всегда знала ее как творчески, общественно активного человека, не сдавшегося даже в тяжелые 90-е годы. Да, Гульфайрус ушла из театра, поставив последний свой спектакль «Прощание с Петербургом» памяти Евгения Матвеевича Сидоркина, ушедшего 30 сентября 1982 года. Но творческого человека невозможно отправить на пенсию, он работает, пока есть силы. Более всего Гуле было тяжело от изменившего здоровья, когда и востребованность может быть в тягость. Но она еще могла держать кисть, хоть и передвигаясь в коляске. А работала она до последнего и Вадима вдохновляла. У нее была более сильная воля к творчеству и жизни. А Гульфайрус была востребована в СМИ, на телевидении, приезд которого для двухминутного сюжета забирает полдня. Она хорошо и вдохновенно говорила, могла настроить себя — актриса! Могла собраться, если того требовали обстоятельства…

Великолепная выставка Гульфайрус Исмаиловой прошла в Государственном музее изобразительного искусства им. Кастеева к ее 70-летию. Ей вручили орден «Достык» 1-й степени, и ее принял президент в алматинской резиденции. Какой королевой с этим красивым орденом на ленте через плечо она восседала на вернисаже, принимая поздравления!.. А вокруг в огромном зале висели ее работы, полные радости жизни, вдохновения, любви к людям и искусству.

— Гульфайрус Мансуровна жалела, что развалился Советский Союз?

— Да. Ведь они с Сидоркиным были художниками, известными во всем огромном Советском Союзе. В Москве о них выходили монографии, они участвовали по линии Союза художников СССР во всесоюзных и международных выставках, в зарубежных поездках. У них были друзья во всех республиках Союза, к которым они ездили, творчески общались, принимали их в Алматы, как и зарубежных гостей. Гульфайрус была членом общества казахстанско-французской дружбы. Проводились декады искусства, пленумы союза художников, съезды, где не только звучали директивы партии, но шло общение, обмен мнением, посещение мастерских и выставок. Когда этого не стало, свою невостребованность ощутили многие талантливые художники даже более молодого поколения.

Гульфайрус Исмаиловой помогал профессиональный и духовный багаж, деятельно нарабатываемый в течение всей жизни. Уже в 2000-х годах, когда она не могла работать, я заставала ее дома у телевизора или проигрывателя. Она могла смотреть и слушать часами записи великой музыки, балетные и оперные спектакли. Ведь она профессионально разбиралась и в балете, и в оперном искусстве, и в классической музыке, окончив четыре курса консерватории и театральный факультет академии художеств в Ленинграде, где была завсегдатаем великих питерских театров и концертных залов. А еще она побывала в великих музеях мира — в Лондоне, Париже, Риме, Мадриде, Токио. И она всегда могла оживить свои воспоминания с помощью художественных альбомов, которые они с Сидоркиным везли из своих путешествий, не забывая и подарки для Вадима, своих родных.

—Кто из родных помогал и был рядом с Гульфайрус Мансуровной?

— Я видела только Зою и Марата. Гульфайрус нежно к ним относилась, и моего мужа, Марата Крыкбаева — телеоператора, который часто снимал ее для «Хабара», всегда называла Маратик, как своего брата. Иногда мы приходили на ее дни рождения, 15 декабря, когда бывали близкие друзья. Например, Людмила Ли — прима-балерина оперного театра, которую мы знаем по известному портрету, позже педагог Алматинского хореографического училища, воспитавшая немало талантливых танцовщиц. Приглашала она по три-четыре человека, ей было тяжело управляться с гостями. Хотя все мы, конечно, обязательно приносили что-нибудь к столу, помимо подарков.

Зоя Исмаилова — любимая сестра и помошница Гульфайрус Исмаиловой

Давние друзья о Гульфайрус не забывали, помогали, навещали, звонили. Бибигуль Ахметовна Тулегенова, с которой они дружили всю жизнь (а родились они чуть ли не в один день), приходила с дочерьми. А потом уже звонила, а навещали Марьямгуль и Гузель. Импортные коляски были дефицитом, покупали писательница, общественный деятель Алтыншаш Жаганова и Бибигуль Имангазина, создавшая общество имеющих детей матерей-инвалидов «Биби-ана».

Надо сказать, что мои посещения связаны были в основном с работой. Я писала о ней и Сидоркине для «Вечерки», журналов «Огонек», «Нива», «Простор», «Казахстанской правды». Как правило, в это время никого не было, кроме Вадима, который всегда помогал какими-то документами, фотографиями, извлекаемыми из специального чемоданчика. И мы обе с Гулей обращались за его помощью, когда надо было уточнить имена, даты. Вадим Сидоркин не только прекрасно наследовал родительскую профессию, он был настоящим их биографом, популяризатором, хранителем наследия в самом широком смысле.

У Вадима дома на Кожамкулова, фото Абликима Акмуллаева, 2017

Бесценна помощь Вадима в создании жизнеописания Гульфайрус Исмаиловой «Нет повести прекраснее…». Ее воспоминания я записывала зимой 1999-2000 годов, они вылились в 12 кассет, которые потом расшифровывались. Текст переписывался, редактировался, но повесть создавалась от первого лица. Мне хотелось сохранить стиль речи Гульфайрус, ее неповторимую интонацию. Она была замечательным вдохновенным рассказчиком. А сколько там погружения в природу творчества, сколько раскрыто секретов мастерства для молодых художников!

Мы все втроем пытались долгое время найти спонсора для создания этой книги, но не получалось, за это время я сделала жизнеописания Дариги Тналиной, Анатолия Молодова. И вот в 2014 году книга повестей «Расскажи мне о себе» вышла по госзаказу Министерства культуры РК. К сожалению, Гульфайрус Мансуровна ее уже не прочла. Но думаю, она знает, что мы с Вадиком довели это дело до конца. Недавно, дополненная и исправленная, книга вышла в издательстве «Абай» по заказу Алматинского акимата для библиотек города. Теперь уже Вадим ее не увидел…

— Вас Гульфайрус Мансуровна как-то воодушевляла, наставляла в жизни?

— Сама дружба с ней, общение было жизненным примером и наставлением. Примером того, как человек может всю жизнь впитывать в себя новые знания, навыки, терпеливо и напряженно работать у мольберта, до нечувствования ног под собой. И Сидоркин увозил ее из мастерской на такси, хотя идти до их первой квартиры у оперного театра было всего несколько кварталов. Ее судьба — свидетельство того, как Бог, сам Творец, не оставляет помощью и участием людей созидающих…

Во мне и сегодня звучит ее голос: «Завтра этого дня уже не будет. Что мы должны сделать? Пойти в мастерскую».

На открытии персональной выставки в ГМИ им. Кастеева, 1999 г.

Гульмира Кенжеболатовна Шалабаева, музейный работник, доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель Республики Казахстан, лауреат Государственной премии им.Ч. Валиханова

— Гульмира Кенжебулатовна, расскажите о вашей первой встрече с Г. М. Исмаиловой.

— Первая встреча состоялась в начале 90-х, мы пришли в гости к Гульфайрус Мансуровне домой с тортиком, конфетами и цветами. Не помню, что послужило тогда толчком, почему я в тот раз напросилась пойти с мамой. Конечно, мне хотелось познакомиться с маминой подругой, знаменитой художницей. Не сказать, что они встречались часто, но их объединяли общие воспоминания о годах, когда они работали на ниве культуры — в театре и на телевидении. И потом, как супруга директора оперного театра Кенжеболата Нуртазиновича, мама, конечно же, знала и общалась с ней и на работе, и вне ее.

Впервые посетив дом Гульфайрус Мансуровны, я отметила, мягко говоря, скромность жилища, поняла тяжелую ситуацию забвения выдающегося человека. Ведь в те сложные для всех годы творческие люди оказались на обочине, предоставленные сами себе. Мне до горечи стало обидно за талантливую, красивую женщину, внесшую такой большой вклад в культуру и искусство Казахстана. И тогда я стала приглашать к ней в дом, конечно, с ее согласия своих подруг, объясняя им значимость ее как художника. Подруги вслед за мной начали приобретать картины, заказывать их, причем не только у Гульфайрус Мансуровны, но и у Вадима. Особенно мне нравился портрет подруги Кунсулу. Она была очень красивой, открытой и доброй женщиной, которая безвременно ушла из жизни.

Познакомившись с Гульфайрус Мансуровной, она стала уже без меня ездить к ней, каждый раз с подарочками, поднимая ей настроение. Внимание, восхищение с их стороны вселяло хорошее настроение и уверенность в семье. Ведь внимание, востребованность — это весьма важно для любого человека, а тем более для человека творческого, привыкшего к общению, эмоциям. Гульфайрус Мансуровна полюбила меня, шутя стала называть дочкой за мои усилия по продвижению ее творчества и работ. К ее юбилею я выпустила тиражом 2 тыс экземпляров альбом с иллюстрациями ее картин, мы провели персональную выставку в музее им. Кастеева.

— Какие работы находятся у вас в коллекции?

— Это оригинал для афиши оперы «Жумбак-кыз», а также акварельная работа, эскиз для живописного полотна, который сейчас экспонируется в музее им. Кастеева, о Куляш Байсеитовой. Эти две работы Гульфайрус Мансуровна мне подарила, она была очень щедрым человеком! Я очень дорожу этими работами, считаю их главными жемчужинами моей небольшой коллекции. Есть мой портрет, который, кстати, вошел в альбом по творчеству Исмаиловой. Есть несколько театральных эскизов, авторские повторы «Головные уборы» и «Кумыс» из ее знаменитого триптиха, выставленного в музее. Только у меня размеры побольше.

— Каким было ее психологическое состояние в те годы?

— Она много рассказывала о Евгении Матвеевиче, это была светлая печаль и память, без обид на тех людей, которые в свое время причинили им обоим много боли. Иногда и талантливые люди бывают злобными, ревнивыми и завистливыми, и эти негативные чувства не обошли семью Мансуровой-Сидоркина. Им завидовали за любовь, успех, талант. При этом сама Гульфайрус Мансуровна была спокойна, великодушна и мудра. Меня поражала ее отстраненность от быта и прозы жизни. Она всегда говорила о высоких материях, нравственности и морали, культуре и искусстве, никогда не жаловалась ни на что. Многие бытовые вещи она просто даже не знала и в этом плане была немного беспомощна. Зато они с Вадимом помогали родственникам, хотя практически ничего не рассказывали о них. Гульфайрус первая, кто сказал мне, что у меня большие организаторские способности, и именно она внушила мне идею открытия художественной галереи.

— Какой была обстановка в квартире?

— Обстановка в зале была простой. Если вы помните, тогда была такая мебель — стенка, совмещавшая шкафы и сервант. На стене висели две работы Гульфайрус Исмаиловой — портрет Рамазана Бапова и портрет незнакомки, ранняя работа. Кресла, журнальный стол и мольберт, за которым работала Гульфайрус Мансуровна. Иногда также в комнате стояли холсты законченные или еще в работе Вадима, которые он показывал нам. Комната была большая, светлая.

— Какие напутствия она вам давала? Быть может, чему-то научила?

— Конечно, она всегда при каждой встрече давала разные напутствия, много говорила об искусстве, отношении к жизни и искусству, о взаимоотношениях людей. Дословно вспомнить невозможно по прошествии лет, возможно, надо было записывать. Она сама была высоконравственным человеком в моих глазах и, конечно, говорила о нравственности, духовных ценностях, необходимости следовать вечным ценностям и истинам.

Майра Сулейменова, автор книги «Гульфайрус».

Гульфайрус и Майра Сулейменова, 2002 г.

— Майра Хамитовна, расскажите, когда и где у вас произошла первая встреча с Гульфайрус Мансуровной? Какой предстала перед вами легенда казахстанского искусства?

— Это было осенью 2002 года. Я в Центральном госмузее РК возглавляла отдел маркетинга. Шла работа над проектом «Женщины — лидеры Казахстана». Созвонившись с Гульфайрус Мансуровной, я приехала к ней домой. Дверь открыл Вадим. Широкая прихожая. В углу — иконы. Уютный запах комфорта. Не чувствовалось, что в квартире живет больной человек. Раздался звонкий голос: «Вадечка, кто пришел?»

В центре просторной и светлой гостиной в коляске сидела Гульфайрус Мансуровна. Взгляд взлетел, и она, с интересом улыбаясь, смотрела на меня. Она сидела в брючном костюме, теплой обуви. Глаза веселые, с задором.

Вадим вернулся к мольберту.

«Проходи, деточка, устраивайся, где тебе удобно», — проведя рукой по комнате, она продолжала с интересом наблюдать за мной.

Мы проговорили до вечера. Она рассказывала о своей юности, обращалась к Вадиму, невозмутимо спокойно отвечающему ей у мольберта, вспоминала Евгения Матвеевича, показывала его графику. Благодарила Гульмиру Кенжеболатовну Шалабаеву, говоря, что именно она поддержала ее в сложные 90-е, показывала орден премии «Тарлан», полученный в том же 2002 году, подробно поговорили о проекте. Вадим угощал нас чаем. Она радовалась, что перед фотосессией придут визажист и парикмахер. Мы обговаривали, какую укладку сделать. Она принимала активное участие, не совсем соглашалась. Мы примерно прикладывали тот или иной вариант образа. Она боялась занять чужое время, и оговорки, что девочкам будет приятно находиться с ней столько, сколько потребуется, у нее все равно проскакивали.

Искренняя, совестливая, легкая. Создавалось ощущение, что вот она побежала бы и сделала массу дел. Сидя в коляске, она горела жизнью. Она не знала уныния.

— Какой образ жизни она вела в тот период?

— Мы познакомились, когда ей было 73 года, она болела и в тот период уже не ходила.

В жизни она философ. Любила рассуждать. Мы как-то поспорили, она сказала, что каждый должен оставить после себя след или, на крайний случай, родить талантливого ребенка. И на мое, что это воображаемая утопия Томаса Мора, она ответила: «Деточка, у тебя для этого все впереди: пиши-твори, но оставь после себя что-нибудь и другим передай, как ты говоришь, мои «несбытные мечты», возможно, кто-то и услышит».

— Чем занимала себя? Кто из ее родных и близких помогал в бытовых вопросах и был самым близким ее окружением?

— Гульфайрус Мансуровна еще пыталась рисовать. Но руки, пальцы отказывали, и тут ей помогал Вадим, но вскоре кисть она уже взять не смогла.

Она прекрасный рассказчик с богатым казахским и русским языками. Слушая ее, легко воссоздавался образ озорной, авантюрной девочки.

Зоя помогала, пока сама не слегла от болезни.

Еду готовила Гульфайрус Мансуровна сама, причем превосходно. На коляске быстро-ловко перемещалась на кухне, готовила все, что любит ее Вадим.

Вадим — смысл жизни. В одном из интервью она мне сказала, что самый родной из родных — Абрам Маркович Черкасский, ее педагог по живописи. Но на какую бы тему мы не начинали интервью, всякий раз заканчивалось «Вадимом-Вадечкой». Он-то и был ее родным из родных, как она сама сказала, «вымоленный у Бога».

— Скажите, на протяжении какого времени Гульфайрус вам рассказала историю своей жизни? Эту идея она вам предложила или вы ей?

— После проекта «Женщины — лидеры Казахстана» мы стали созваниваться, встречаться. Позже, работая в галерее Art Almaty, мы планировали выставку работ Евгения Матвеевича, Гульфайрус Мансуровны и Вадима. Именно в этот период серия интервью с Гульфайрус Мансуровной, что ранее печаталась в журнале World Discovery, перешла в формат книги «Гульфайрус». Так родилась красивая книга с арабо-графическим шрифтом, где страницы словно войлок, а после каждой восьмой страницы вставлена калька с работами Гульфайрус Мансуровны к операм «Алпамыс», «Жумбак кыз», «Аида», «Чио Чио Сан», «Риголетто», «Ер Таргын». На форзаце книги — фотография Гульфайрус Мансуровны на фоне граффити Евгения Матвеевича, выполненного на стене Дворца спорта.

— Каким вы увидели Вадима за все это время?

— Вадим в памяти остался аристократом, ласковый, невероятно добрый, беззащитный, скромный, залюбленный родителями, мамин-мамин, достойный сын, трогательно заботливый. Все годы он поддерживал память родителей — проводил персональные выставки, издавал каталоги. Внимательный к своему окружению, не забывал поздравить, пригласить на мероприятие.

При случайных встречах в городе первое, с чем встречаешься, — это его кроткая улыбка, он растянуто-спокойно интересовался, что да как, и с той же улыбкой, склонив голову, прощался.

После его ухода в душе осталась непримиримая щемящая боль.

Людмила Ли и Вадим Сидоркин в ГМИ им. Кастеева

Людмила Мунсековна Ли, друг семьи Исмаиловой/Сидоркиных, солистка ГАТОБ им. Абая в 1968-1989 годы, художественный руководитель Алматинского хореографического училища им. Александра Селезнева с 2015 года, заслуженная артистка Казахской ССР

— Людмила Мунсековна, расскажите о вашей дружбе и общении с Гульфайрус Мансуровной в постсоветский период.

— Наша дружба началась с написания портрета «Балерина Ли» в 1980 году и продолжалась до конца жизни Гульфайрус Мансуровны. В те далекие годы мы обе служили в ГАТОБ им. Абая: Гульфайрус Исмаиловна в качестве главного художника театра, а я — артисткой балета. После ухода ее из театра на заслуженный отдых наша дружба переросла почти в родственные отношения. Когда не стало ее супруга, Евгения Матвеевича Сидоркина, я забегала к ней почти каждый день. Это был очень трудный момент в ее жизни... Все эти годы мы с ней вместе переживали в бесконечных разговорах о жизни, Вадиме, который тогда еще учился в Ленинграде, об искусстве, о театре, музыке, разном. У меня была семья — муж, два сына и мама, которые не могли понять, что нас так связывало.

Думаю, что Гульфайрус Мансуровна очень любила меня. На портрете она изобразила меня такой одухотворенной, возвышенной, красивой. Она меня запечатлела на портрете, а я ее в памяти навечно, как человека, который понимал мою мятущуюся душу творческой личности, как очень дорогого для меня человека. Она была необыкновенной женщиной! Она была для меня учителем и очень родственной душой. Благодарю Бога, что в моей жизни была Гульфайрус Мансуровна и за то, что дал мне возможность отблагодарить ее, бывая с ней рядом, когда она нуждалась в человеческой помощи…

Г.М. Исмаилова. Портрет Людмилы Ли

-— Каков был образ ее жизни в ту пору?

— В ту пору Гульфайрус Мансуровне было очень непросто. После своего 60-летия она перестала ходить: сначала без помощи костылей, а потом уже сидя в инвалидном кресле-коляске. С тех пор она уже могла выходить на улицу — дом был без лифта. Но она никогда не жаловалась, не падала духом. Она была сильной, многогранной, высокоэрудированной личностью, которая притягивала к себе людей как магнит. До последних дней ее не покидали друзья, коллеги и просто любопытные разные люди. В разговорах она всегда была интересной, остроумной и на все житейские неурядицы реагировала с чувством юмора и здравым смыслом. До конца своих дней она жила искусством! Не переставала писать свои картины даже когда уже не могла, писала, воображая в бесконечных своих фантазиях.

— Кто помогал ей, кто был рядом?

— Рядом с ней всегда был ее сын Вадим. Гульфайрус Мансуровна его любила до фанатизма, и он был для нее всем: заботливым сыном, художником, помощником во всех житейских делах, проблемах жизненной необходимости. Пока была жива ее сестра Зоя, она была первым и незаменимым помощником по дому, по уходу за Гульфайрус Мансуровной. Были и другие ее родственники — братья, племянники, но больше в качестве гостей.

Бывая в их семье, видела, как высокий талант и творчество могут закрывать каждодневные бытовые проблемы и даже болезни, которые преследовали Гульфайрус Мансуровну особенно в последние годы ее жизни. Хоспис — вот это, конечно, было для нее главным испытанием в сознательной жизни. Уже не было ее Зои, но здесь с ней рядом оказалась я. Только я могу свидетельствовать, какие моральные и физические муки мужественно переносила Гульфайрус Мансуровна, пока Вадим не забрал ее из этого «ада». Но она те месяцы вынесла с таким высочайшим человеческим достоинством и терпением. Как-то в один из моих каждодневных посещений она призналась: «Ли, я смирилась! Я ни какой великий художник, ни какая великая актриса, не красавица — я обыкновенная старая беспомощная тетка!» Она сидела такая грустная, одинокая, в платочке, закутанная захудалым одеяльцем. Чуть погодя опять встрепенулась, вспомнила о Вадике, и опять мы заговорили о картинах, музыке, о том, как она любила своего Женечку (Евгения Матвеевича Сидоркина) и какая красота за окном. И о том, какие картины она хочет написать, и вдруг воскликнула: «Всю жизнь хотела написать Плисецкую, а написала тебя, Ли!» Она любила меня так называть. Держала мои руки, крепко сжав мои пальцы, и мы заплакали…

Гульфайрус и Аурелия, в больнице сестринского ухода, 2013 г.

Зитта Султанбаева

художник, арт-журналист, племянница