Легендарная группа «Бумеранг» во главе с ее лидером Тахиром Ибрагимовым стала зачинателем джазового движения в стране. Это был человек-мотор, профи своего дела, первооткрыватель, поистине знаковая фигура казахстанской музыки! С просьбой рассказать об этом выдающемся музыканте и о группе «Бумеранг», о времени и о себе, автор ИА «NewTimes.kz» Ася Нуриева обратилась к его сподвижнику и младшему брату — известному музыканту, талантливому теоретику и композитору Фархату Ибрагимову.
— Дорогой Фархат, был ли актуальным для наших краев девиз: «Сегодня ты играешь джаз, а завтра родину продашь…»?
— Да, были такие поговорки среди музыкантов. К примеру, ходило еще одно выражение: «От саксофона до ножа один шаг!». Такой была идеология: джаз — это западное, а значит — вражеское веяние. А мы тогда, как все помнят, коммунизм строили.
Как я решил стать музыкантомЯ родился в 1951-м году. Жил и вырос на углу Мира и Калинина, откуда начинался Брод. Как я пришел в музыку? Как-то, еще дошкольником, я смотрел по тогдашнему мелкоэкранному черно-белому телеку фильм «Призвание». Там мальчик скрипача играл по фамилии Дорожкин. Он был таким образцовым, в белой рубашечке, в отглаженном пионерском галстуке, в брюках с идеальными стрелками и с пробором на всю бриалиновую голову, — в общем, если мерить сегодняшней меркой, идеал гламурного отличника. Ну, аристократ такой московский! Когда я увидел эпизод, где этот красавец впереди оркестра играет на скрипке, я сказал: «Мама, хочу быть скрипачом». А наша мама была такая, что не умела откладывать в долгий ящик!
Юность Салимы Исламовой — так звали нашу маму — выпала на сороковые годы. ВГИК был эвакуирован из Москвы в Алма-Ату. Моя мама была первокурсницей ВГИКа. Ее однокурсниками были Нонна Мордюкова, Людмила Шагалова, Инна Макарова, Владимир Зельдин, Сергей Столяров. А курс актерского мастерства у них вел Бабочкин, сыгравший роль любимого всеми пацанами Чапаева — представляешь!
Знаменитый советский актер Владимир Зельдин даже был влюблен в нашу маму, но она уже была замужем за моим отцом. Когда Сергей Эйзенштейн снимал в Алма-Ате вторую серию «Ивана Грозного», мама прошла фотопробы на роль половецкой наложницы. ВГИК тогда находился в районе партшколы, на Абая — Ленина. И вот она рассказывала:
«Я бегу по бережку «головнушки» (так алма-атинцы называли головной арык — прим.), опаздываю на урок. Тогда головной арык был простым арыком с кривыми земляными накатами. Вдруг слышу: сзади догоняют чьи-то шаги, и кто-то подхватывает меня, переносит через арык и ставит перед собой: «Ну-ка, дайте посмотреть на мою наложницу!» Это был Николай Черкасов — Александр Невский! а теперь Иван Грозный! И вот он такой высоченный, а я перепуганная и маленькая!»
Тахир и ФархатМы были совершенно разные! Я в детстве был спокойный, молчаливый. Если получу где-то во дворе, глотаю сопли и молчу! Таха другой. Он сразу разбирался на месте, и, бывало, сам получал. Я устроен как человек, который долго собирает и долго отдает! А Тахе, в отличие от меня, было плевать, правильно он сделает или неправильно. В итоге он делал все равно правильно, хоть и не всегда. В нем огонь горел! А я, чтобы сделать правильно, должен был сто раз проверить, отрепетировать и отштудировать! Таха шел напролом: чувства вперед, а мысли уже потом.
Когда я был пацаном, центр Алма-Аты был нашей территорией. Мы бегали к оперному за бузиной для наших трубок, на «головнушку» купаться или на фонтаны к Дому правительства. Нас милиционеры гоняли оттуда, чтобы мы не сбивали правительство с мыслей о народе. Жили бедно. Одни трусики на лето! И мы босиком бегали, загорелые, как черти! Пили прямо из арыков или из чугунных колодцев с тугой ручкой. Здоровые были. Тут же вдоль улиц, да и в каждом дворе росли яблони, груши, райка, черешня, вишня, слива, урюк. За помидорами и огурцами лазили в чужие огороды, так что не голодали. И все время на солнце. Или выскочишь из ледяной воды да пузом на горячий асфальт, голова к голове с товарищем, и о чем-то пытаемся говорить дребезжащими зубами: «Дзз-дзз-дззззз…». Яркие картинки!
В 1958-м году меня отдали в байсеитовскую школу. Она находилась тогда в районе улиц Муратбаева—Виноградова в двухэтажном сараюшке. Кто со мной учился? Алмаз Серкебаев — я помню, как в школу приходил его отец, Ермек Серкебаев, молодой, красивый, народный любимец, и на Алмаза надевал пальтишко с капюшоном, так по-отцовски, бережно застегивая его на все пуговицы.
Таха был второгодник и двоечник, но читал литературу запоем, особенно он любил путешествия, приключения и фантастику. Все, что не касалось книг и музыки, было ему неинтересно. Уже тогда он заболел барабанами. Мама давала ему в школу мелочь на пирожки. Он сбегал с уроков прямым ходом на Никольский базар. Там был такой хитрый фанерный ларек, где записывали звуковое письмо. И те ребята, что записывали, между прочим, нарезали еще и пиратские трэки на рентгеновских пленках, собранных на больничных помойках, с черепами, ребрами и другими страшными костями.
Эти ребята тоже были помешаны на запрещенной музыке. У них был какой-то приборчик, с помощью которого они копировали разные подпольные пластинки и нарезали матрицу. Тогда еще не было магнитофонов, а только громоздкие проигрыватели для пластинок. Я помню, как Таха приносил домой то ребро, то бедро, а в них — Элвис Пресли, Рэй Чарльз, Билл Хэйли, Джерри Ли Льюис — настоящий рок-н-ролл! И все, я тоже заболел! Оттуда пошла наша первая любовь к ритму.
Помню: однажды я прихожу домой, замученный школой (мне было семь, ему одиннадцать), на мне были полувоенная школьная фуражка, висевшая на ушах, на поясе форменный ремень, скрипка в тяжелом футляре, огромная нотная папка и ранец за спиной. Мы жили в двух смежных комнатах, перегороженных шторкой. Проигрыватель был включен на полную. Я осторожно приоткрыл штору: перед зеркалом причесанный а-ля Элвис Таха танцевал рок-н-ролл и даже не заметил меня. Джаз в нашей жизни возник чуть позже.
На том месте, где сейчас стоит ресторан «Алма-Ата», стоял двухэтажный, в стиле советского ампира, с колоннами, с рюшками, бомбошками, с белыми перильцами, двухэтажный ресторанчик с тем же названием «Алма-Ата». Когда поднимаешься по винтовой лестнице на второй этаж, первое, что бросается в глаза, — это огромная люстра в виде гигантской грозди винограда с изогнутыми медными листьями под купольным потолком. И отец, помню, часто водил нас туда днем: нам мороженое с пирожными и лимонадом «Крем-Сода», себе — чего-нибудь покрепче.
Ресторан тот почему-то сгорел. Пацаны, как всегда, были первыми на пепелище, и с ними Таха. Я в школе был, прихожу домой, а Таха счастливый встречает меня и хвастает находкой: в обугленных обломках эстрады он нашел настоящую, хоть и обгоревшую, щетку барабанщика. У нас в коридоре стоял никелированный умывальник со звонкой крышкой. Таха поднял крышку за держалку, торчащую из ее середины, и пошел наяривать щеткой по крышке — чум-чум-чу-чум-чум — закрыл глаза и ушел! Все пацаны, кто был рядом, и я в их числе, раскрыв рты, тоже кайфовали.
Когда Таху за очередную проделку исключали из пионеров вместе с отъявленным второгодником и хулиганом Юрой Индейкиным, во дворе школы (сейчас там гостиница «Алма-Ата» с рестораном «Иссык») выстроилась вся пионерская дружина во главе с ее председателем, отличником Колей Рощиным и директором школы. Под фальшивые горны торжественно вынесли флаг дружины. Под флагом в ряд стояли барабанщики с красными пионерскими барабанами.
«И вот горнист что-то протрубил, и под барабанную дробь с меня галстук снимают… я голову опустил, стою плачу, а сам думаю: вот как пацаны барабанят! Вот бы мне с ними!».
Так его и из школы исключили. В общем, он не закончил даже восьми классов!
Наша мама, видя барабанную болезнь Тахи, раздобыла где-то два пионерских барабана. Она тут же притащила их в бутафорную мастерскую нашего телецентра, где она работала в детской редакции. Попросила бутафора Гришу, мастера золотые руки, чтобы он как-нибудь приспособил их для игры. На другой день мама приходит с работы: в одной руке — полная авоська с едой, в другой — барабаны! Под красным перламутром, соединенные, как бонги, на крепкой хромированной подставке. Помню, сколько счастья было в Тахиных глазах, а в глазах мамы — так и подавно!
А отец был у нас жесткий. Чуть что, сразу за ремень. Он так и сказал Тахе: «Не хочешь учиться, иди работать!».
Тогда на Коммуне и Виноградова только открыли кулинарку, и Таха устроился туда разнорабочим. Он там мешки с мукой таскал. Разделочным ножом из сломанной швабры он выстругал себе две палки. Помню, прихожу к нему, а он мне: «Кушать будешь?». «Буду!» Через две минуты Таха тащит мне пиалу с бульоном, в котором дымится пяток обжигающих мант, и ставит рядом большую пиалу, а в ней крепкий чай с половиной банки сгущенки. А пока я ем, он сидит на мешке с мукой и стучит по нему палками, пылит, и сам уже весь белый.
Потом он перевелся в двадцатый хлебный магазин-автомат, напротив ЦГ. Там такая стена была с окошечками: здесь тебе хлеб «кирпич», здесь лепешка, здесь калач, здесь сайка, булочка — в общем, сортов двадцать было хлеба, у каждого сорта свое окошко выдачи. Жетончик бросаешь, и вот вам, получите в окошке, что пожелали. Кибернетика! В общем, клиенту удовольствие, а по ту сторону кибернетики взмокший Таха бегал, еле поспевая подтаскивать полные лотки и «заряжать» конвейеры хлебобулочным разнообразием. И еще надо было успевать сливать жетоны из приемников, и я ему иногда помогал.
Таха тем временем организовывает дворовые ансамбли. В соседнем дворе жил парень, который хорошо играл на аккордеоне. Звали его Вовка-цыган. Потом его посадили за воровство, и он где-то сгинул. Потом Таха нашел еще одного слепого музыканта аккордеониста, который играл на слух. Тогда в нашем дворе в бараках жил плотник, кажется, дядя Толик. Он был таким энтузиастом, что в одиночку выстроил в углу двора огромную восьмиугольную беседку с перилами, сиденьями и высокой крышей.
В другом конце двора у нас была общага института физкультуры, и там жил знаменитый баскетболист Вася-Чечен (говорят, он свой скелет при жизни завещал анатомическому музею) и Миша Фокин — наш Харламов в хоккее с мячом, в алма-атинском «Динамо». Вечерами в этой беседке Таха устраивал музыкальные посиделки. Студенты общаги и принаряженные девчонки были желанными гостями и благодарными слушателями. Вообще, наш двор был музыкальным. Днем наш сосед со второго этажа Серега-Пепеля выставлял в окно радиолу и крутил с пластинок незапрещенную бразильскую и итальянскую эстраду. Тоже полдвора собиралось. Хорошо помню, когда Гагарин полетел. Из школы выходим: все орут, обнимаются, плачут, листовки собирают, которые летят с неба. Ура! Наши в космосе!
Нашим учителем был Валерий Юлевич. Он был барабанщиком оркестра радио и телевидения. Солистами оркестра были знаменитые Ермек Серкебаев, Бибигуль Тулегенова, Мурат и Рашид Мусабаевы — великолепные певцы! Дирижировал оркестром Василий Лисица — тонкий музыкант и прекрасный аранжировщик с отличным вкусом. Он очень многие казахские песни аранжировал и переложил на эстрадное звучание. Они до сих пор звучат и по-прежнему актуальны!
И вот мама привела меня и Таху на репетицию оркестра. Только представьте наше состояние, когда мы своими глазами увидели настоящую барабанную установку! Над ней возвышался наш кумир — Валерий Юлевич, великолепный барабанщик. Мы сидели на репетициях и записях не дыша, слушали и глазели на мастера-барабанщика. Он разрешал нам в перерыве поиграть на барабанах. Вот оттуда и началось.
В 25-й школе, где я учился тогда в пятом классе, мы с одноклассниками заболели «Битлами» и собрали классный ансамбль с гитарами. Помню, как у Сашки Зыкова дома, пока его родители были на работе, подключали к приемнику семиструнные гитары с семирублевыми звукоснимателями, включали на всю мощь и орали «Битлов», не зная слов. Бедные соседи!
В общем, Таха пошел в джаз и в рок-н-рол, а я пошел в «Битлз». Вечерами мы бегали с Тахой к ресторанам, стояли под окнами (пацанам вход был запрещен), слушали, а если эстрада была на первом этаже, то и смотрели, как играют живые барабанщики. И вскоре Таху-щегла заметили, и он поехал от «Казахконцерта» на свои первые гастроли. Тогда только появились первые советские (рижские) магнитофоны «Аидас». С первой же получки Таха купил себе «Аидас». Теперь мы могли собирать и слушать нашу любимую музыку.
Ансамбль при «Казахконцерте» назывался «Всюду с песней». Музыканты этого коллектива меж собой звали его «Всюду с Петькой». Худруком был Петр Емельянович Кононов, гусляр-виртуоз. Это была такая шарашка, которая ездила с гастролями по колхозам, дальним аулам, затерянным полустанкам и несла культуру на окраины нашей необъятной страны. Состав был такой: Таха на барабанах, аккордеон, кларнет и, помню, с ними ездил контрабасист Миша Попенко — несгибаемый алкоголик, но руки имел золотые. Он вырезал в задней части контрабаса потайную двухстворчатую дверцу и оборудовал специальную полочку. На ней в специальной нише стояла, как влитая, бутылка портвейна, в другом маленьком кармашке помещался стакан, огурчик в газетке и пудреница, чтобы припудрить раскрасневшийся после возлияния нос (пока чтец что-то рассказывал), и снова на сцену. Было начало 60-х.
В каждую поездку Таха брал с собой магнитофон и чемодан бабин с записями Луи Армстронга, Фрэнка Синатры, Эллы Фитцджеральд, Чарли Паркера, Майлса Дэвиса — в общем, настоящий джаз. Он слушал его, глотал его и занимался! Он всеядный был! И каждый раз, возвращаясь из поездки, он играл все лучше и лучше!
Потом был первый оркестр ансамбля «Гульдер», первый ансамбль казахского цирка, первое казахское варьете, первый состав Розы Рымбаевой «Арай» — это все Таха организовывал! Он как истинный мастер ставил след и шел «следить» дальше.
Таха еще и по кабакам играл — в «Иссыке» и в «Алма-Ате». Это хорошая практика для музыкантов. Каждый день надо было быть в форме и играть все подряд! То, чего я достиг, — это на сорок процентов оттуда идет. Я благодарен кабаку сейчас!
Как-то в ресторане «Алма-Ата» в перерыве Таха мне говорит тихо: «Фаря, я хочу команду собрать, джаз-комбо «Бумеранг»!? Как думаешь?» Мне это, конечно, сразу понравилось! Так, в 1976 году появился лейбл «Бумеранг»! И вот с тех пор пошло!
Первый наш состав был трио: Володя Назаров на фоно, Таха и я на бас-гитаре!
И таким составом в 1977-м мы поехали на наш первый всесоюзный джазовый фестиваль в Фергану. Так и началась наша фестивальная жизнь вплоть до 90-х годов. Потом образовался квартет: Таха, я, Гоги Метакса и Гарик Геллер на кларнете.
Ну, тогда были ресторанные команды, был оркестр радио и телевидения, а так ансамблей было не густо. В «Казахконцерте» стали появляться разные гастрольные командешки на одну поездку, а потом распадались. Был ансамбль «Дос Мукасан». Наверное, мы были первой командой, игравшей джаз в Алма-Ате и на союзных фестивалях. Хотя в оркестре радио и телевидения ребята уже играли джаз. Но они играли для себя! Был еще молодежный ансамбль «Эдельвейс». Эдик Бугушевский его организовал. Он сейчас в Америке. Это был первый официальный джазовый состав при оркестре телевидения: труба, тромбон, тенор, саксофон и ритм-группа, Таха за барабанами, я, будучи еще школьником, с ними на контрабасе играл. Все лучшие музыканты, которые умели свинговать, были там! Там мы играли «традицию».
Но эксперименты с джазом и с уклоном в восточную музыку Таха начал делать в «Бумеранге».
Сейчас я понимаю, что «Бумеранг» — это некая платформа, на которой собирались музыканты-энтузиасты. Неизменными оставались только Таха и я. Таха был той пружиной, которая все двигала. Он никому не давал сидеть просто так. Все время сам привносил какие-то идеи и требовал: давай, давай! За нарушение дисциплины Таха строго карал! Он просто не наливал!
Все стягивались к Тахе домой в его двухкомнатную квартиру на углу улиц Мира и Калинина, в эту его знаменитую комнату. Там всегда звучала свежая музыка.
К Тахе приходили друзья, знакомые, знакомые знакомых, те приводили с собой своих знакомых и незнакомых, и в этой комнате, как бы ни было тесно, место находилось каждому. В основном, это были музыканты — джазмены и рокеры, но были и художники, поэты, архитекторы, фотографы и даже милиционеры — любители музыки. Тогда все были финансово равны, а духовно абсолютно свободны. Ту музыку, которую железный занавес не пропускал, была у Тахи!
Естественно, все шли к нему за свежей информацией. Это были веселые компании, где за прослушиванием музыки вперемежку с веселыми гастрольными историями, свежими анекдотами, с горячими спорами или просто душевными разговорами время пролетало незамеченным.
«Арай»С 1978-го года Таскын, муж Розы Рыбаевой, общается с Тахой и просит его собрать команду. А Роза только получила «Золотого Орфея»! Таха звонит мне: так, мол, и так, пойдешь в команду? Пойду! Таха: «Нужен клавишник!». Я слышал, есть один пацаненок, он в кафе «Салют» играет.
Этим пацаном был Борька (Байгали) Серкебаев. Подходим вечером к «Салюту». Сначала послушали снаружи. Потом зашли и присели. Байгали играл на электрооргане «Вермона» (ГДР), а тогда о синтезаторах мы и не мечтали, и с помощью какой-то кривой ручки он ногой играл такие подтяжки, будто это был настоящий фирменный синтезатор! Он нас всех тогда покорил.
Так началась работа в первом составе группы «Арай» вместе с Булой Сыздыковым (гитара), Валерой Банновым (труба), Яшей Ханом (тромбон), Витей Николаевым (Сакс-тенор) и Пернебеком Хасеновым (Хасом) на перкуссии.
В 1981-82 году мы разделились — мы стали «Бумерангом», а Боря Серкебаев с Булой Сыздыковым остались с Розой. Тут началась наша активная фестивальная деятельность.
Июнь 1975. Я только из армии дембельнулся. Выхожу из самолета, сам в офицерской форме, старший лейтенант. Представляешь, прибыл с Дальнего Востока! Спустился с трапа, смотрю: с запада рыжая стена пыли идет! И пока бегом туда-сюда, хлынул ливень, стало темно, сажусь в такси, по городу еду: Алматушка, родная, я тебя так долго не видел!
И вдруг вижу сквозь серость эту: афиши на щитах понаклеены, а на них — Армстронг! Да ну на фиг! Не может быть! Армстронг, у нас?! Приезжаю домой, а мать уже «поляну» накрыла и первым делом меня подзывает: «Сынок, завтра во Дворце Ленина выступление нью-йоркского оркестра памяти Луи Армстронга, вот Таха тебе билет достал!».
На следующий день я попал на этот концерт, ну, естественно, там я чуть не плакал от восторга. А Таха, конечно, торчал за кулисами. На следующий день Джо Ньюман, первый трубач Каунта Бейси, вместе с другими музыкантами оркестра заехали к Тахе в гости. И все джазовые звезды первой величины!
День был жаркий. И вот они сидят по-домашнему, в трусах, и общаются, а Таха ставит им музыку, угощает, наливает, радуется! Когда они уходили, на память каждому Таха подарил наши складные пластмассовые стаканчики, и они радовались, как дети. После этого визита Таху «закрыли», и он не поехал с «Гульдером» в Бельгию. Вот так это было!
ДевяностыеДевяностые годы, я вспоминаю их с тоской, потому что, когда началась перестройка, все рухнуло: выходишь вечером на улицу — фонари не горят, транспорт не ходит, прилавки пустые, работы нет! Это были кошмарные времена! Как мы детей своих тянули, я не помню.
А в 1992 году наш прославленный режиссер-документалист Александр Головинский пригласил меня в свою студию «ICSB» — самую оснащенную по тем временам цифровую студию на постсоветском пространстве. От студии с Андреем Горшковым, крутым специалистом по части телевизионной инженерии, мы съездили на пару недель в Америку, на учебу. Это были две недели полного счастья!
— А не хотелось там остаться?
— Мне тогда предлагали остаться в Нью-Йорке на фирме «CBS Sport». Но я ж совок! Как так, ребята потратили на меня четыре тысячи долларов, а я возьму и кину их! Когда я вернулся домой, открыл дверь, первое, что сказала жена: «Ты чего вернулся?!».
Но я ни о чем не жалею! Все нормально!
С 1995 года мы засели работать в «Роксонаки». Я тогда Руслану Кара предложил: «Давай мы команду сделаем». Я взял бас, Таху на барабаны подтянул! Адиль Байсбаев тогда еще молодой. Пять лет мы очень продуктивно поработали на студии Руслана.
В 2000-м ничего особенного не происходило: случайные заработки и затишье вокруг «Роксонаков». Таха опустил руки.
— Как он себя чувствовал как человек, который жил, горел этим?
— Еще в 80-е годы, когда появились ритм-машины, живые барабанщики стали не нужны. А потом пошел разгул фонограммы, когда живые музыканты были уже просто не у дел. Друзья так же приходили к нему с напитками, но здоровье его становилось все хуже и хуже. Вот так и закончилось.
Таху вписали во всемирную книгу джазовой музыки в Нью-Йорке.
У Алима Байгарина — единственного в нашей стране дипломированного и высококлассного режиссера звукозаписи набралось семнадцать часов музыки с нашим участием, включая сольные альбомы, музыку для кино и музыку к документальным фильмам.
Каким был Таха?Если где-то рядом бухнула искра, и если он зажигался об нее, возгораясь двукратно, то он обязательно зажигал остальных, кто был рядом! А кто не возгорался, от тех он ненавязчиво отдалялся.
Таха бесконечно был предан своему делу! Он был по-настоящему счастлив только тогда, когда он играл музыку. Остальное — суета! Он все воспринимал позитивно и с юмором. Его гости выходили от него, уставшие от радости. Он очень любил своих детей, но больше посвящал себя делу! Он был преданным другом. Но если его предавали, он ставил на этом человеке крест. Но это с ним редко бывало. Когда появились видики, он стал коллекционировать все, что связано было с подводным миром, с океанами и с акулами! По знаку Зодиака он был Рыбой, а по характеру — петух. За хамство он мог дать в морду! Драчун был страшный. Но люди к нему тянулись.
Что я могу сказать о новом поколении? Любое поколение — это свежая кровь, новое мышление, свои кумиры и устремления. Нашему поколению, наверно, очень повезло. Послевоенное строительство, страна поднималась, крепла, вместе с ней крепла вера в светлое будущее. Всеобщее обязательное и повсеместное образование. Прекрасные школы, профессиональные учителя, учившие нас быть творцами. Причем во всех смыслах! Читая литературу, слушая музыку, смотря на картину, ты понимал, что это сделано здорово, и в тебе закипал творец! Тогда мы жили на равных. Не было олигархов, нефти, миллиардеров, не на кого было смотреть и завидовать! У нас были секции, авиамодельные, танцевальные, художественные, театральные кружки, доступные и бесплатные. Сейчас же ничего этого нет!
А сейчас кругом и всюду эти журналы «Форбс», вот эта вся порнография, которая убивает слабого человека! Нынешнее поколение — больше поколение потребителей. Были бы деньги, да побольше, и все можно купить! Все доступно, только плати. Все хотят быть менеджерами, юристами, банкирами, поп-звездами, певцами, хотя петь мало, кто умеет, лишь бы не работать! Не быть творцом! Любой чиновник, какого бы он не был уровня, — он же бухгалтер! У него в голове только суммы! Что для него человек, где у него боль, где проблема, да чиновнику насрать на это! Мне кажется, что сегодняшнее образование, по большей части платное, — все это видимость чиновничьей деятельности, очковтирательство. А детские сады? Пока возводили сотни этих гигантских пугающих алюкобондовых новостроев, сколько было построено новых детских садов или восстановлено старых?! Их продавали под магазины, офисы, склады! Коррупция — страшная сила!
Посмотрите, во что превращается культурная еще недавно Алма-Ата? Она все больше напоминает по своему содержанию окраину Чимкента, с матом, с хамством, с неуважением стариков, с заплеванными улицами. Эта уже не та Алма-Ата! Если говорить о смене поколений, то оно кардинально поменялось: были созидателями и стали потребителями! Это не значит, что надо опускать руки! На все нужно время! У меня формула простая! Есть я и есть моя жизнь, за которую только я в ответе, и то, что я должен сделать, я буду делать, несмотря на то, какой политический строй за окном или какая религия во главе моей совести. Это уже не имеет значения!
Материал подготовлен на основе книги Зитты Султанбаевой «Арт Атмосфера Алма-Аты»
Фото из архива Фархата Ибрагимова
