Космос и драма поэзии и жизни Нурлана Султанбаева

Все свои произведения, вошедшие в сборник «C… тихо, творения!», Нупис написал в сценарной мастерской при киностудии «Казахфильм», которую он посещал в 1987-88 годы в родной Алма-Ате, а также во ВГИКе.

Для своего письма он использовал темы, которые задавала для своих слушателей руководитель драматургического курса «сценарки», великолепный педагог и кинодраматург Маргарита Соловьева: «1 сентября», «Характер», «Человек, которому я принес горе», «Человек, который принес горе мне», «Звуковой этюд», «Этюд с цветом» и др.

Нурлан на каждое еженедельное занятие приносил свою новую работу, будь то эссе, новелла или рассказ. Причем всегда находил оригинальную точку зрения или взгляд на заданную тему, раскрывая ее с неожиданной стороны. Он обладал безупречным чувством слова и стиля, образностью мышления и «пространственным, ориентированным на киноискусство языком».

Что формировало его личность? Необычная судьба? Встречи с уникальными людьми, каждый из которых составлял цвет нашей культуры эпохи 80-х, каждому из которых нашлось место в его рассказах и эссе? Это и искусствовед Назипа Еженова, ей посвящается рассказ «Ваззарий». Это и удивительно тонкий человек и талантливейший художник и поэт Лида Блинова — ей посвящено стихотворение «Демиург/ Вот послушайте Лида». Это филолог и поэт Саша Бренер, ставший позже известным радикальным художником-акционистом, а затем писателем, он же один из персонажей рассказа «Певец». Это музыкант и певчий Володя Ковалев, впоследствии принявший монашеский сан и ставший отцом Силуаном — рассказ «Характер». А может, в его формировании сыграло большую роль переломное время эпохи перестройки? Думаю, все вместе! Он впитывал в себя окружающий мир и, как волшебное зеркало в «Королевстве кривых зеркал», выдавал из себя его необычные отражения. Уже после своего «отлета» Нурка словно вел меня по городу шаг за шагом, через мою идею-фикс во что бы то ни стало собрать воедино и опубликовать его тексты в книжке. Так я знакомилась с людьми, через него, моего мальчика, чей дар и жизнь были оборваны судьбой на полуслове…

КАЛЕНДАРЬ

Из Москвы он приехал досрочно. Практически по моему вызову. Я зашивалась с дипломом и, придумав 12 композиций для поэтического календаря, ждала его, чтобы он сочинил к ним стихи. Звонок в дверь раздался на рассвете. Мы увидели его сидевшим, как всегда, на корточках, раскинувшим выпластанные из-под мышек крылья костылей.

Было такое чувство, что он свалился с Луны. Вокруг шеи — длинный черный шарф. Отросшие за сорок дней сессии волнистые локоны волос. Лицо освещала длинная, почти до ушей, буратинья улыбка. Глаза сияли счастьем. Позади стоял папа в окружении чемоданов, синей коляски, баулов, наполненных подарками.

Первый раз из Москвы он вернулся победителем, написав «Измаила». Отец рассказывал, что студенты и мастера заочного сценарного отделения после читки устроили ему овацию. Потрясенные Нуркиной курсовой, они, выходя из ВГИКовской аудитории, пожимали руку отцу, который, волнуясь, поджидал сына за дверью. Ценой истинной стоимости, которую в ту пору никто не знал, Нурлан сумел растопить чопорность московской аудитории. А ведь все его звонки домой говорили о том, что ему было там плохо. Он чувствовал себя в Москве чужим, хотя это ощущение преследовало его всюду и всегда. Тон его разговоров был мрачным, все неинтересно, бездарно — и Москва, и группа, и мастера. Холодно, склизко, грязно.

ЕГО ТАЙНА

Он вспоминал, закатываясь смехом, что отвечал однокурсникам, когда они спрашивали о его болезни. Он говорил, что она, т. е. болезнь, есть следствие вырождения очень древнего джунгарского рода, изучением которой занимался сам Лотман. И что нас, наследников этого рода, в Алма-Ате осталось только трое.

Это наш отец, я — его сестра и, естественно, он — принц Нупис. И что если хоть один казах узнает о нас, то перерезанные глотки нам обеспечены! И посему сие есть глубокая тайна. Студенты верили столь артистичному рассказу. Я представляю, как он им рассказывал историю своего оберега, дотрагиваясь до него своими белыми изогнутыми пальцами, как он читал нараспев, войдя в эйфорию, голову вознеся к небу, свои стихи завораживающим нервным голосом. Да, студенты верили его мифу, незаметно переходившему в реальность.

МОТЫЛЬКИ

Приближалась очередная сессия, а он влюбился и не хотел ехать в Москву. Но, кроме сессии, в этот город нас толкало направление на кафедру неврологии к академику Бадаляну в поисках какого-то лечения, поскольку болезнь на месте не стояла, и это было роковым толчком к тому, что мы оказались глухи к его пронзительному предчувствию. Мы были похожи на мотыльков, летящих на яркий, но обманчивый свет…

ЛЮСЯ

Следующая его поездка стоила ему жизни. Он снова влюбился, на этот раз в Люсю. Он просто не мог жить без этого состояния влюбленности. Оба они были самыми талантливыми на курсе. Он написал новеллу «Ключ», в ней уже чувствовался финал, какая-то такая интонация, которой никто не услышал. Произошел конфликт, он написал Ежову стихотворение, которое хотел публично зачитать, но Люся воспротивилась. Одно наслаивалось на другое, и все это трудно вместить в слова. Он говорил, что он гений, что он посланник Божий и призван биться на земле за добро. К тому времени, когда его скрутила болезнь, все разъехались по домам, в том числе и Люся, испуганная неистовствующим его состоянием. У него начались признаки интоксикации, какие-то страшные боли, которых раньше никогда не было. А я ждала его в клинике, не зная о происходящем…

Когда мы приехали за ним в морг, когда надели на него черную рубашку и брюки, не надев на шею лишь оберег, который был уничтожен по его просьбе отцом, когда помогавшие папе Даур, Ермек, Боря и Тимур вытащили его под хмурое московское небо, к которому было обращено его лицо, передернутое ироничной усмешкой, когда после молчания попытались закрыть крышку гроба, то дух его, бунтуя, проявил себя вновь. Крышка не закрывалась, ведь ноги его в коленях совсем не разгибались. И хотя все же крышку они закрыли, я поняла, что теперь он никогда не умрет.

…Мне снится сон, который я вижу наяву. Будто он жив, жив, жив и иногда, слетая с черного неба, садится на тонкий краешек балконного перила, мерцая синими звездами, запутавшимися в его волосах, молча рассказывает мне о том, чего я не знаю.

О НУРКЕ

— Я встречал немного людей в своей жизни, у которых можно было чему-то поучиться. Среди них был юный Нурлан. У него было столько сил, страсти и желания творить свое искусство, которому не каждый способен был служить столь преданно и страстно, как он.

Без преувеличения можно сказать, что он был для нас образцом. И вряд ли кто мог бы его забыть из тех, кто его видел и кто слушал его.

Его произведения были достаточно загадочны. В каком-то смысле они оказались вне времени. Они остаются актуальными сейчас и продолжают хранить его тайну. Это, конечно, удивительный человек, поэт, драматург, художник и товарищ. Общение с ним — это незабываемые вечера в сценарке, часы у него дома, минуты на улицах и лестницах киностудии и ВГИКа, полные тайных смыслов и прозрений. Я помню...

Газиз Насыров, кинодраматург и режиссер:

— Но если раньше его зеркало было целым и в нем отражалась целостная картина мира («Дерево», «Мышь и мышеловка», «Муравьи», «Погребок»), то после 1986 (этот год унес от нас нашу любимую маму Гаухар), оно словно треснуло. И его «отражения» стали сюррными и абсурдными («Глазок», «Инферналес» и, наконец, «Дикое желание расхохотаться в колодец»).

Учась во ВГИКе (1988-1990) в мастерской знаменитого кинодраматурга Валентина Ежова, он был у него на счету одним из лучших студентов на потоке-1988-1989.

А в жизни это был совсем еще ребенок, мальчик, юноша, с удивительным лицом, на котором, казалось, отдельно существовали его черные, испепеляющие глаза библейского пророка.

Я позже всех пришел в нашу знаменитую сценарную мастерскую, где-то в декабре, а они уже занимались два месяца. И я впервые увидел Нурлана на занятиях по кинодраматургии, и впечатление было неожиданное, потому что когда ему было 17 лет, то выглядел он еще моложе — лет на четырнадцать. И я подумал: что это за мальчик и что он тут делает? Неужели и он мечтает быть киношником? Как это так? И он был скромным первое время… и немного говорил. Но когда мы начали читать свои работы и он прочел свою, я тогда поразился неординарному мышлению, его богатейшей фантазии, трудно сравнимой с кем-то. У него был свой стиль, чем-то перекликавшийся с Кортасаром, с Кафкой, может быть, что-то такое невероятное! В последний раз мы виделись с Нурланом весной 1990-го года. Он был радостным. Весь светился от счастья. Позже я узнал, что у него была очень большая любовь. Когда Нурлан нас встретил в институте, он приглашал нас в гости на Будайку в общежитие. И мы уже собирались в воскресенье прийти, но случилось то, что случилось…

Но вот этот образ веселого и вдохновленного Нурлана я всегда буду помнить.

Ермек Мамбетов, кинооператор:

В своем последнем стихотворении, за четыре дня до смерти, он с благодарностью обращается к Господу:

Господи! Спасибо тебе!

Ты хорошенько трахнул меня

По башке. Свет Твой

Входит в меня и выходит

Из меня совершенно свободно,

Не задевая внутренних органов,

И поэтому кишка моя осторожно

Вылезет из меня и три раза

Обернет земной шар.

4 апреля, 1990 г.

Зитта Султанбаева

сестра, художник,

поэт, арт-журналист и общественный деятель